— Но ты мог бы засвидетельствовать, что эту фразу произнес именно ты, а не я?
— А был при этом кто-нибудь еще? Я хочу сказать, не присутствовал ли кто-нибудь при разговоре?
— Не думаю.
— Очень возможно, что это сказал я. Не помню. Решительно не помню.
— Это не так уж важно, — сказал Марк, — но я прошу тебя, постарайся вспомнить.
— Хорошо, хорошо. Я попытаюсь. А я думал, ты собираешься поговорить со мной о том, что произошло сегодня утром.
— Об этом я и говорю.
— Кто-нибудь привел эту фразу?
— Да, привели и ее.
— И ее приписали тебе? Для того, чтобы тебе повредить?
— Вот именно, — сказал Марк. — И я хотел точно выяснить, как обстояло дело.
— На случай, если об этом опять зайдет речь?
— Вот именно. Тогда я скажу, что мне казалось, будто эту фразу произнес ты, но что ты об этом не помнишь. Или что я ошибался, что ее произнес я, кто угодно другой, только не ты. Или, наконец, что она вообще не была произнесена.
— Это было бы лучше всего, — сказал Филипп. — А действительно, была ли она произнесена?
— Это не доказано.
Филипп вздохнул.
— Неужели ты потерял ко мне всякое доверие?
— Не знаю, — сказал Марк. — Я отвечу тебе завтра.
— Почему?
Вернувшись в свой кабинет, Марк нашел письмо, которое ему принесли от Женера. «Все это ужасно, — писал Женер. — Я искренне хотел вас убедить не ставить себя под удар. Но и только. Вы не должны думать, что я преследовал какие-то другие цели, вы не должны даже допускать подобной мысли. С тех пор как вы ушли от меня, я совершенно подавлен. Я не нахожу себе места. Я вам звонил, но вас еще не было. И вот я вам пишу…»
Марк снял трубку и позвонил Женеру.
— Послушайте, — сказал Марк, — вы сделали выбор между Льеже-Лебо и Драпье. А я — нет. Что бы вы ни говорили по этому поводу, что бы ни говорил господин Брюннер, я не перешел на сторону Льеже-Лебо. Но вы, господин Женер, перешли на сторону Драпье.
— Послушайте, — сказал Марк, — Драпье выставил вас из вашего собственного банка. Почему? Вы так и не пожелали мне это сказать. Между нами как будто все ясно, но есть много темных вопросов такого рода. Разве вы хоть единым словом дали мне понять, почему вы ушли? Вы знали, кто такой Драпье, какие силы он представляет, и все-таки ушли. Без сопротивления.
— Послушайте, — сказал Марк. — Драпье вас выгнал из вашего банка, Драпье представляет все то, что вам ненавистно, против него вы боролись по крайней мере в течение многих лет, лучших лет вашей жизни, — вы сами мне это говорили, и я вам охотно верил, — и вот теперь вы соглашаетесь меня поддержать… Нет, нет, вы мне ничем не обязаны, я получил больше, чем дал. Кем я был? Вы ведь помните, кем я был!.. Вы соглашаетесь меня поддержать только при том условии, что я не скажу и не сделаю ничего такого, что могло бы даже не повредить Драпье, а хотя бы бросить на него малейшую тень. Я не понимаю этого. Я чего-то здесь не понимаю. Не говорите мне опять о моей карьере. И не говорите, что вы заблуждались, но у вас были самые благие намерения. Вы слишком умны. Мне наплевать на мою карьеру. Считайте, что я поставил на ней крест.
