— Ты чего? — спросил Витяй.
— Ничего.
— Пойдем. Засиделись.
Минька неохотно поднялся. Витяй помог ему приладить туес на спине. Потом Минька помог Витяю. И они зашагали по жаркой мягкой пыли, сгорбившись под тяжелыми туесами, словно маленькие старички.
На станции было пусто и тихо. Только костлявая старуха махала метлой возле облупленного станционного домика. Мальчики пристроились под кустами акации. Витяй пошел разведывать, не ждут ли эшелона. Вернулся и сказал, что на станции никто ничего не знает. Надо ждать.
Вскоре далеко-далеко возникло постукивание. Из-за леса показался поезд. С грохотом побежали мимо станции платформы, на которых стояли укрытые брезентом танки. Минька удивленно и торопливо вертел головой, провожая каждую платформу, и махал танкам рукой.
Потом снова стало тихо.
— А мой батя сапер. Сержант, — сказал Минька.
— А мой — артиллерист, — сказал Витяй.
Они знали все про всех, кто ушел из их деревни на фронт. Просто захотелось поговорить о своих отцах.
Солнце начало клониться к лесу, а нужного эшелона все не было. Шли мимо без остановки. После грохота очередного состава устанавливалась утомительная звенящая тишина, и Минька уснул.
Снились Миньке танки, они приближались, гремя гусеницами. А на одном из танков; на башне, сидел отец и махал автоматом. Потом он спрыгнул с танка, подбежал к Миньке и стал трясти его за плечо:
— Вставай, вставай…
— Батя, — сказал Минька и открыл глаза.
— Чего, батя? — сердито сказал Витяй и еще раз встряхнул товарища. — Вставай. Эшелон подходит. Может, только минуту и простоит. Гляди не теряйся, Минька. Солдаты навалят, только поворачивайся! Да не продешеви землянику-то!
К станции, погромыхивая на стыках, медленно подходил странный поезд из зеленых пассажирских и красных товарных вагонов вперемежку. В самой середине поезда на платформе дымились походные кухни.
Витяй подхватил свой туес и побежал к хвосту поезда.
В пассажирском вагоне, который остановился как раз напротив Миньки, несколько окон были открыты. Запахло лекарствами. В одном из окон свесилась с верхней полки голова в бинтах. Только рот да глаза видны.
— Что за станция, сынок?
Минька назвал станцию.
— Не слыхивал… Э-эх, — вздохнула голова. — Носит нас, носит… Жаль, трех верст до той Германии не дошел.
Минька молча смотрел на забинтованную голову. Кто-то тронул его за плечо.
— Ты чего, глухой?
— Не… — Минька повернулся и увидел немолодого солдата в гимнастерке без пояса и в тапочках на босу ногу. Один рукав гимнастерки был начисто оторван, и рука, обмотанная бинтами, покоилась в марлевой косынке, словно младенец в люльке.
