Узнала, что Морозов помногу часов проводит над книгами. И попросила у него что-нибудь агрономическое. Он принес. В свободные минуты она уходила в дальний конец теплицы, читала и прислушивалась — не войдет ли кто, чтобы успеть спрятать книгу.
Не без улыбки вспоминала жестянщика агробазы Дениса Ивановича, к которому наведывалась, носила на ремонт прохудившиеся лейки-ведра. Милый добрый старик с аккуратно подстриженной бородой и белыми длинными власами. Его грустные голубые глаза светло оглядывали посетительницу, он усаживал ее и пока осматривал инвентарь, они успевали рассказать друг другу немало горького, но без той злой обиды, которая почти всегда возникала в разговорах на такие темы.
Денису Ивановичу было за шестьдесят, руки золотые, с утра до ночи стучал железом по железу в мастерской, которую соорудил собственными руками из досок, горбыля, ржавых листов, фанеры, и тем не менее опрятной мастерской, где и жил, получив разрешение от начальства в обмен на поделки для лагерных служб. Тут он поставил свой топчан и принес домашнюю подушку, которая так хорошо пахла мятой. На ней ему снились и голубые сны…
От мастерской до домика Морозова и Орочко всего-то было метров сто. Конечно, Сергей сразу же побывал у Дениса Ивановича, иногда сиживал полчасика, узнал его «дело» — обычные в те годы судьбы священников — и поверил, что отец Денис мог сказать следователю, что «от веры в Бога, Иисуса Христа Спасителя он не откажется ни устно, ни письменно», хотя к тому времени его приволакивали к следователю уже под руки, поскольку был доведен голодом до полного изнеможения. Конечно, очутился на Колыме и вот уже два года как вернули его с прииска, бросили в совхозный лагерь, где он несколько поправился благодаря своему умению к жестяным работам, с удивлением вспоминая, что и осталось-то ему чуть больше года лагерной жизни, после чего… Не знал, что будет после этого. И как-то смирялся с будущим.
И доярки с фермы, и тепличницы с агробазы помогали Денису Ивановичу за его труды, приходили не с пустыми руками. Он благодарил, крестил пищу и брался за инструмент.
Зина чаще других навещала жестянщика — по праву бригадира. Нашла для себя тропу извилистую, вдоль речки и в обход агрономической избы. Хоть на десять минут оставалась одна среди зелени прирусловой черемухи и тальника, даже садилась там на холодную траву, ощущая полузабытую радость воли. И однажды услышала тихое пение: старый священник работал, помогая себе молитвой. Постукивал молотком, пилил напильником и одновременно неторопливо, с чувством произносил нараспев умиротворенно слова молитвы: «…радуйся, падшего Адама воззвание, радуйся, слез Евиных избавление, радуйся, высота неудобовосходимая человеческими помыслами, радуйся, глубоко неудобозримая и ангельскими очима…». Или в такт ударов: «Помяни, Господи, плодоносящих и доброделающих во святых твоих церквях, и даждь им яж ко спасению прощения и жизнь вечную…».
