Джеймс меня не узнал – ничто в его душе не шевельнулось, будто меня и не было вовсе. У нас было столько тайн, а теперь они остались только мне. Эта ноша слишком тяжела для меня.
Я остановила машину возле заброшенной фермы и вынула тетрадь записать свои мысли. Мне не с кем было поделиться. Я никому не могла довериться. Я настолько одинока, словно уже умерла, просто еще в сознании. Через сорок пять минут я написала столько, что слова начали терять свое значение.
Поцелуй, смерть, любовь, потеря… Слова налетали друг на друга. Страница была мокрой от слез. Меня охватило желание зачеркнуть написанное. Я нажимала все сильнее, описывая большие круги. Стержень прорвал все страницы и уперся в картонную обложку, но я продолжала давить, и обложка не выдержала – стержень уперся в обтянутое джинсами колено. Я с силой нажала, скуля от боли. Мне было все равно. Мне уже было все равно.
Мне хотелось умереть.
Сидя за рулем, я кусала губу, терзая плоть, вздрагивая, когда лицо дергала боль. Губы шелушились от многодневного плача в машине, но я не обращала внимания. Волосы у меня были грязные и нечесаны. На это мне тоже было наплевать.
Прошло четыре дня после возвращения Джеймса. Я сидела на уроках, но не разговаривала и не поднимала глаза. Родители задавали вопросы – я отвечала туманно. Они обеспокоены, но мне все равно. Все потеряло смысл, да и никогда ничего не значило.
Иногда я проезжала мимо дома Джеймса. Однажды я увидела его у окна гостиной – он глядел в никуда. Я чуть не вломилась к нему, но не знала, что сказать. Как убедить человека, что у вас с ним страстная любовь, если он тебя не знает? Как я перенесу отсутствие реакции с его стороны?
Подъехав к дому после нового приступа слез, я решила со всем покончить. Прекратить страх и боль. Меня сжигала ярость, сильная, как никогда, но под гневом таилась печаль, которую я сама с трудом понимала.
Я выключила мотор, выбралась из машины и медленно, словно во сне, направилась к дому. Спутанные волосы падали на лоб, закрывая глаза. Я их не откидывала. Наоборот, нарочно оставляла. Так спокойнее, будто меня не видно.
Я открыла дверь. В доме было тихо.
– Я пришла, – сказала я и, не дожидаясь ответа, пошла наверх. Сзади раздался шорох.
– Слоун, – каким-то сдавленным голосом сказала мать. Я остановилась и оглянулась. Мать плотно завернулась в кардиган, обхватив себя руками. В расширенных карих глазах плескалась тревога. Я чуть не заверила, что все в порядке, но мне не хотелось лгать.
