– Наверно, это большая ошибка, – пробормотал он, зарываясь пальцами в мои волосы и подхватывая ладонью под затылок.
– Знаю.
И его губы, горячие и мягкие, прижались к моим. Руки сами обняли его и притянули ближе. Джеймс целовал меня уже страстно, касаясь моего языка своим. Это было самое потрясающее ощущение в мире, вроде выхода из тела. Мы целовались целую вечность… вернее, пока солнце не начало клониться к закату.
Джеймс упал на спину, глядя в небо.
– Ну, Слоун… Вот черт побери…
Я засмеялась, трогая губы. Припухли, но в общем ничего. Только щиплет.
– А что, прикольно, – сказала я.
Джеймс повернулся и посмотрел на меня.
– Знаешь, теперь я не смогу удержаться и буду и дальше тебя целовать, – сказал он. – Всю жизнь всякий раз, как увижу тебя, буду целовать.
Я улыбнулась:
– Ну, целая жизнь – это долго. Наверняка тебе попадутся и другие губы.
Едва произнеся это, я прокляла себя. Но Джеймс только покачал головой.
– Не-е, – сказал он, снова наклоняясь надо мной. – Я хочу только эти.
Может, поэтому я сейчас приехала к реке и сидела на берегу, глядя на воду. Тогда Джеймс говорил искренне, но эта часть жизни закончилась. Он стал другим, и мои губы уже не принадлежат ему.
В тот день он меня покорил. Мне он и раньше нравился, но с того дня я перестала его избегать. Мы проводили вместе каждую минуту, которую удавалось улучить втайне от всех. До сих пор гадаю, изменилось бы что-нибудь, признайся мы Брэйди? Но здравый смысл подсказывает, что Брэйди сознательно играл роль третьего лишнего, дожидаясь, когда у нас все наладится.
Спустя две недели после смерти Брэйди Джеймс признался мне в любви и поклялся, что никогда меня не оставит и спасет нас обоих. Он обещал.
Обещал.
Родители спросили о Джеймсе. Я ответила, что он прекрасно выглядит, и улыбнулась, пошутив, что теперь он, наверное, начнет понимать математику. Получилось так фальшиво, что мать и отец встревоженно переглянулись. Я извинилась и ушла в свою комнату. Лежа на кровати, я думала, как бы так устроить, чтобы из нее не вылезать. Но что хорошего это даст? За мной придут хендлеры и увезут в Программу.
Утром я натянула джинсы и, не глядя, разные носки. Чистить зубы и причесываться я не стала. Глядя на овсянку в тарелке, я не хотела есть. Не хотела кормить это тело. Мысль умереть с голоду показалась такой приятной, что тайком от матери я вылила овсянку в раковину и ушла.
Школу я прогуляла. Невыносимо было даже думать о встрече с психотерапевтом. Опять придется слушать о «хорошей стороне» Программы, лгать о том, что я чувствую теперь, когда Джеймс вернулся. Больше не пойду в Центр здоровья. Не хочу видеть Джеймса с промытыми мозгами. Через несколько недель он начнет общаться, может, даже улыбаться кому-то. Что я буду делать, если он подарит пластмассовое кольцо с сердечком другой девушке?
