- Коли добра желаешь, - заговорила Всеволожа, - отпусти. И я забуду твою погрубину. Прошу не колымагу, не кареть - хорошего коня. Людей не надо, ускачу одна. Сама себе найду заступу.
- Где? В ком? - нахмурился Косой.
- В Твери, в монастыре, у инокинь, моих сестёр. Помнишь вдовых княгинь, тверскую и серпуховскую?
- Ужель мать Усти, Анисия, постриглась? - спросил Косой. Евфимия кивнула. - Ты тоже… наденешь куколь? - ужаснулся князь. Она поникла. Василий Юрьич распростёр руки, стал, как крест. - Не отпущу! - Боярышня вздохнула, покачала головой. - Пути не безопасны нынче, - объяснил он. - Василиус послал литвина Патрикеича с великой ратью к Костроме. Хочет сломить меня и брата. Забыл Клязьму! Вот вернёмся на Москву, сама решишь свою судьбу.
- Вернёшься ли? - засомневалась Всеволожа. - Хвалишься допрежь победы? Кто на похвальбе ходит, посрамлён бывает.
Косой принял смиренный вид.
- Твои слова всегда - хоть прямиком в Евангелие, мои же и в татарский Пролог не годны.
- Дозволь пойти на опочив, - предприняла попытку обойти его Евфимия. - Неможется с дороги.
Князь не стал противиться. Боярышня ушла в свою одрину.
Оцепенев в тяжёлом сне, она увидела, что сызнова вздымается на высоченное крыльцо, взирая снизу вверх на двух князей, Косого и Шемяку. Первый плотоядно ухмыляется, второй глядит невинно, мол, я тут ни при чём. И вдруг - кудлатая большая хамка на её пути. Боярышня нисколько не боится псины, хоть та разверзла пасть, взяла зубами локоть, подымается за нею… А наверху - ни горниц, ни сеней - бескрайня равнина под аспидным покровом ночи. Там и сям при свете факелов или костров - людские сонмища. Она проходит к тем, к другим… Где пляшут, где дерутся, где ревут, друг друга утешая. Заблудшая ищет приткнуться, отдохнуть и не находит ничего уютного: то слишком шумно, то болотом тянет, то открыто всем ветрам… Какая темень, бесприютность, одинокость!
Вдруг чьи-то губы на её губах. Сон или явь? Отвела взор от крутых скул, от страшных глаз Косого. Углядела на столе свечу в медном подсвечнике. Князь в ночной рубахе довлел над нею, дыша хмельными вонями.
- Васёныш! Ты вздурился? Непопригожу пьян…
- Фиал… один фиал для храбрости, - урчал он, приникая к ней.
Не в силах шевельнуть руками, сжатыми им, Евфимия соображала, ища выхода.
- Батюшки нет, заступы нет! - беспомощно взывала она к лучшим чувствам, если таковые у Васёныша остались.
- Беру в жены… Боярин хотел этого, - возился он с её песцовым одеялом, покрытым полосатыми дорогами.
