— Не хочешь ли ты, о благородный Штерн, понести мой рюкзак? — спросил я тогда своего спутника.
— Нет, не хочу, — честно признался он.
— Вот он, упадок рыцарственности… — начал было я свои ламентации, но меня тут же прервали.
— Ну-ка покажи, что у тебя там, — он остановился и прямо на мосту, залезши ко мне за спину, стал выкладывать на постамент под нависшие над нами медные конские подковы мою добычу. — Да, десять штук. Немало. Ну, значит, в следующий раз будешь умнее и возьмешь шесть.
И начинает складывать книги обратно, продолжая в своем излюбленном меланхолическом тоне, что мол, странно ему слышать в этой связи какие-то разговоры о рыцарственности, особенно от медиевиста. Ибо рыцари, как известно, за плебеями книжек не таскают.
— Тоже мне, потомственный аристократ из черты оседлости… — ворчу я, обидевшись на плебея.
— Евреи за гоями тоже книжек не таскают, — с улыбкой говорит мне эта наглая бестия. — Школяр за школяром — еще куда ни шло. Но и в этом случае носить книги полагается за мной тебе. Потому что я старше, имею ученую степень, а ты по своему статусу даже на магистра искусств не тянешь.
Тут я вижу в руках у него три самые толстые и самые красивые из отобранных мною книжек.
— Вот эти так и быть возьму к себе. Если ты их мне даришь.
А то я не к нему домой все это сокровище волоку!
— Лиценциатушко-бакалаврушко ты мое…
Мало того, что книжки заграбастал, так еще и издевается. Нет, зараза все-таки… такая зараза!
Когда мы возвращаемся вечером в метро после какого-нибудь фильма или концерта, меня уже клонит в сон. Обычно я сползаю по сиденью, чтобы можно было облокотить голову на спинку, но с какого-то момента я замечаю, что Штерн, предупреждая это мое движение, опускается сам, подставляя мне плечо. Ну, раз настаивает, чего уж там… С тех пор в вечернее время наших подземных перемещений я засыпаю у него на плече, а он меня будит на нашей станции, похлопывая по коленке.
Иногда нам случается ездить вместе в библиотеку — в те дни, когда мне не надо к открытию. В метро давка, и чтобы как-то оградить меня от чужих спин и локтей, он обнимает меня правой рукой, прижимая к себе; в левой — непременно какая-нибудь книга. Поначалу он каждый раз делает недовольное лицо, закатывая глаза: чем, мол, только не приходится в этой жизни заниматься, вот, например, держать падающих в метро библиографов. Я посмеиваюсь над ним. Обычно я сам всегда кого-нибудь удерживаю от падения в давке, но для этого надо, чтобы этот кто-то был меньше тебя или хотя бы такого же роста, как ты.
