Я мрачно смотрю на демонстрируемые мне красивым жестом руки — правую и левую. Пытаюсь понять, какая из них мне нравится больше. Потом думаю о том, что бы я мог делать этими руками, правой и левой, будь у меня такие же. Уж точно не столовые бы приборы ими сжимал…
Мое воспитание на этом, впрочем, не заканчивается. Стоит мне положить себе свою порцию каши с овощами, как Штерн забирает у меня тарелку и скидывает треть обратно на сковородку.
— Почему?
— Потому. Сначала это доешь. Надоело уже за тебя тарелки подчищать.
Деспотизм, гнусный деспотизм…..
— И не надо так смотреть на мою порцию. Я больше вешу.
— Ну не в два же раза!
— На мыслительную деятельность требуется больше энергии, чем на эмоциональную.
— А у меня что? Не мыслительная деятельность?
— И это говорит человек, который вчера вечером вместо того, чтобы переводить, читал Джойса? Добро бы еще в оригинале.
Тут я уже просто надуваюсь, перекладываю вилку в правую руку и склонившись над тарелкой молча и мрачно жую. Ничего себе! Джойс ему мой, видите ли, поперек горла!
— Сенча, солнышко… не надо переедать, пожалуйста. Я понимаю, если бы у тебя кубышка с деньгами была запрятана для всяких там эндокринологов-гастроэнтерологов… Денег лучше с собой лишних возьми, на работе сходишь еще раз поешь.
Этот аргумент мне приходится признать справедливым. Я и сам знаю, что мне нельзя много съедать за один раз, а надо есть чаще и мелкими порциями. Но в момент раздачи пищи всегда очень сложно устоять. Да и когда у меня были лишние деньги на питание на работе?… И тем не менее, несмотря на мое согласие, он еще долго не допускает меня к раскладыванию еды по тарелкам, даже если готовлю я. Джойсом, впрочем, больше не попрекает.
Собираясь в театр, переодеваемся каждый в своем углу. Застегнув рубашку, я оборачиваюсь, и вижу брошенный на его кровати халат. Штерн, вставляя запонки, смотрит на меня со скептической улыбкой.
— Ну, подойди потрогай, — нехотя произносит он.
— А можно?
— Ну я ж вижу, что тебе неймется… Угораздило жить с кинестетиком!
Я хватаю руками огромные кисти, которые тут же упруго сжимаются и выскальзывают из ладоней, как живые, пропускаю между пальцами шнур, глажу ткань.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я смущенным шепотом.
— А то я не в курсе, что ты вечно мои ракушки и камушки ощупываешь! Как дитя малое… Спасибо, хоть в рот не тянешь.
— Но я же на место их всегда ставлю.
— Еще бы не на место! Рисунок один вчера вверх ногами кто поставил?
