— Мама, давай я посуду помою, — предложила Маруся, входя.
— Да не надо, Марусенька, я сама. Ты лучше отдыхай.
— Это что же, мне две недели ничего не делать, что ли? — возмутилась Маруся. — Я домой приехала, а не в гости! Давай помою.
— Ну ладно, помой… Спасибо, доченька.
Маруся составила посуду в раковину, взяла бутылку с моющим средством, стоявшую на кухонном столе и пустила воду. Она не пожалела, что решила этим заняться: по мере того, как тарелки (с которых она ела ещё в детстве) выстраивались, чистенькие, с блестящими подтёками, на старой металлической сушилке (уже кое-где начавшей ржаветь, но привычной и родной), дурные мысли покидали Марусю, озлобленное настроение сменялось умиротворённо-сосредоточенным, раздражение на родителей уступило снисходительному отношению к ним, и вообще ни о чём плохом не думалось. Из этого приятного состояния увлечённости трудом Марусю внезапно вывел испуганный крик матери, наконец отвернувшейся от плиты:
— А-а! Что ты делаешь! Ты что — отравить нас всех задумала!
Маруся не поняла, в чём дело, и изумлённо уставилась на Ольгу. Та не замедлила пояснить, и всё тем же истошным криком:
— Чем ты моешь!
— А что такое? Средством.
— Это же химия!
— Ну и что же. Понятно, что не математика.
Марусин юмор не был оценён.
— Вот ты газет не читаешь и не знаешь, сколько там всякого вредного в этой химии!
— Мама! Здесь же написано: для мытья посуды.
— Написано! А мало ли чего они туда могли подмешать!
— Так чем же вы посуду моете?
— Содой.
— А сода, выходит, не химия?
— Сода не химия.
Маруся засмеялась.
— Интересная логика. А зачем же это средство тут стоит?
— Ну, если посуда сильно грязная, я её сначала этой химией, а уж потом содой. Ты, Марусенька, те тарелки, что уже помыла, тоже содой почисти.
Как Маруся ни спорила, как ни доказывала, как ни выходила из себя — переубедить Ольгу ей не удалось. Пришлось домывать оставшуюся посуду содой, что значительно менее эффективно, но больше всего Марусю возмутила необходимость перемывать уже чистое. Вся радость от работы испарилась. Лёгкий, приятный труд, успокаивающий нервы, превратился в тупую, выводящую из терпения своим идиотизмом повинность.
«Почему меня дома всё так раздражать стало? — недоумевала Маруся. — Не замечала я раньше всего этого, что ли?»
Ужин прошёл относительно спокойно, потому что Маруся избрала новую тактику: она просто не реагировала ни на юмор отца, ни на вопросы матери, молча глотала свою яичницу, изредка односложно отвечая.
