По госпитальным коридорам на костылях я бегал довольно живо. Но теперь убеждаюсь, что разбитая проселочная дорога — еще не для меня. Болит нога, жжет под мышками от костылей, деревенеют пальцы рук. Да и «сидор» — вещмешок с нехитрым солдатским скарбом — оттягивает плечи.
Однако идти надо.
Вот уж не думал, выходя из вагона на разъезде, что не встречу ни души. До войны разъезд был настоящей станцией. К приходу поезда на нем толклось несчитанное множество народа, приезжали и на телегах, и на грузовиках. Теперь же все опустело.
Только бы добраться до Рымарщины. Там будет полегче.
Где-то далеко тарахтят колеса. Мелкий перестук врывается в мои размышления. Он приближается, становится громче, отчетливей. Я схожу с дороги, делаю еще несколько шагов.
— Э-гей, погоди! — слышится сзади. — Не спеши, солдат, пожалей ноги.
Повозка останавливается, с нее соскакивает бородатый дедок в офицерской фуражке с голубом околышем, подбегает ко мне, пригнувшись, снизу вверх, пытливо вглядывается мне в лицо.
— Не Алеси ли Лукашовой сынок? — спрашивает он.
— Нет, отец, я не здешний, — отвечаю я. — Мне еще до Воробьева ковылять. Слышали про такую столицу?
— Как не слышать! — смеется дедок. — Слышал, солдат, слышал. Да и бывать доводилось. Не такой далекий свет, твоя столица, верст двенадцать от нас. Хотя для такого ходока, как ты, и верста — дорога.
Он смотрит на мои костыли, на поджатую ногу и бросается к повозке, начинает что-то перекладывать в ней. Слышится металлический звон, скрежет.
Через минуту-другую дедок снова подбегает ко мне.
— Пошли, сынок, садись.
Он помогает мне снять вещмешок, подсаживает на повозку, подкладывает под раненую ногу соломы, пристраивается с краешка сам.
— Но-о, Сивый, пошел помаленьку.
Дедку лет за шестьдесят. Но он еще по-молодому подвижен и разговорчив.
— Ты поудобнее устраивайся, соколик, — говорит он. — Приляг лучше, ноге спокойней будет.
Я вытягиваюсь, разгибаю ногу в колене, и мне кажется, что в ней и впрямь унимается, утихает боль. В спину мне упирается что-то острое, и я нащупываю рукой в соломе холодный железный зуб.
— Осторожнее, сынок, — говорит дед, — а то еще порежешься. Это ж я, понимаешь, в самую Жоровку за ножами для косилки ездил. Бригадир завтра косить надумал, а косцов — сам знаешь — кот наплакал. Бабы, само собой, пойдут, детвора… Так вот, может, косилку наладим.
Деду и о своих заботах рассказать хочется, и меня расспросить, и он не выдерживает:
— Где это тебя, сынок?
