Она жаловалась Годеливе:
— Мне больно, мне больно!
И ее голос становился нежным, маленьким, тихим голоском больного ребенка, зовущего на помощь. Она свертывалась, точно хотела спрятаться, согреться.
— Мне так холодно!
Годелива, жалея ее, ухаживала за ней, укрывала ее шалями, гладила ее, и прикосновение ее рук благотворно влияло на Барбару, точно невидимая успокоительная жидкость. Тогда Барбара начинала себе отдавать во всем отчет, казалась смущенной своими выходками. Я не думаю, что говорю… Годелива отправлялась сейчас же к Жорису, чтобы утешить, успокоить его, вернуть его к ней, с целью попробовать исправить их отношения, привести к миру, если не к прощению. Но он отказывался с грустью.
— Она слишком сильно заставила меня страдать. Сознательно или нет, но она истерзала мое сердце!
Годелива старалась подействовать на сестру, отважилась нежно бранить ее:
— Ты причиняешь зло и себе и другим.
Но Барбара, не совсем успокоившись, снова раздражалась, начинала свои жалобы и гневные выходки, набрасывалась на Годеливу. Она высказывала порицание своей сестре, приписывала ей вины и проступки, находя обидное намерение или интонацию во всех ее словах.
— Я хотела бы умереть!
И она раскрывала вдруг окна, как будто с целью броситься в пропасть, быстро выходила, едва надев на голову шляпу, накидку на плечи, блуждала по набережной, быстрыми шагами, вдоль каналов, окрестных озер, точно желая броситься в воду и избирая место. Жорис, предупрежденный, отправлялся за ней, бледнея, точно готовясь упасть в обморок; сердце билось в его груди, как удары часов, от грусти, от страха скандала, а также от все более и более увеличивавшегося сострадания к этой бедной Барбаре, которую, как ему казалось, он более не любил, но все же не мог себе представить мертвою, обрызганною кровью от падения или увенчанною болотными травами Офелии.
Вопреки всему, он часто вспоминал начало их любви, представлял ее себе под белым свадебным вуалем, думая о прежнем, очень красивом ротике…
Барбара чувствовала упадок нервов, бесконечную меланхолию, усиливавшую сострадание к ней. Наступало ослабление, период изнеможения после периода экзальтации. Она имела вид человека, вышедшего из-под руин. Можно было бы подумать, что она долго блуждала под дождем. Что-то поблекшее исходило от нее. При виде нее являлась мысль о кораблекрушении; казалось, что она видела смерть.
Она точно сожалела, что избавилась от смерти, находилась в доме.
