— Лает кто-то?
— Это не я, — сказал ему на всякий случай. А то, глазом не моргнешь, на тебя всех собак повесят.
— Где он лает? — Кажется, Бондарь узнал по голосу, кто лает. Я не знал, кто, но, что лай раздается из-за двери, перед которой мы стоим, было очевидно, хоть и приглушенный. Мне кажется, чтобы это понять, вовсе не требовалось слуха, натренированного морзянкой. Бондарь посмотрел на меня и указал пальцем на дверь:
— Блин! Шарик! Шарика закрыли в складе… Когда же он туда проскочил?
Совершенно не спеша, Бондарь стал доставать ключи из кармана, отпирать замок. Правильно, куда торопиться? Шарик все равно уже там, и давно. Раз подает голос, значит, жив. Все, что он там мог сожрать, уже не спасешь.
Когда Бондарь открыл дверь, на него выскочила лохматая дворняга и принялась исполнять танец безмерной собачьей радости: прыгать, крутиться, пытаться лизнуть в лицо! Мне тоже досталось, хотя не так, как кладовщику. Пес отлично понимал, кто его подкармливает, а кто так, подмазался. Бондарь, шагнув за порог, нашарил рукой выключатель на стене, врубил свет. Картина, представшая перед глазами, впечатляла. Большая часть стеллажей оказалась пуста, а то, что лежало на них прежде, теперь валялось на полу: ящики, коробки, мешки… Свалка!
— Твою мать! — выдохнул Бондарь без особого гнева. Постояв с полминуты и лишь качая головой: «Да-а». — Он наконец принял решение: — Стой здесь, я пойду Гоменскому докладывать.
Я не понял, зачем мне стоять здесь, но спорить с черпаком не стал. Подумал мельком, что слово «черпак», обозначающее отслужившего год, как нельзя лучше подходит кладовщику. Больше — только повару.
С полчаса я скучал в одиночестве, и глаза, не имея возможности смотреть на что-то иное, стали подмечать все новые и новые детали. Зародились некоторые подозрения… То, что Шарик стащил все не только с первого, но и со второго яруса, еще можно было объяснить. Допустим, он вставал на задние лапы. Но как он изловчился добраться до третьего яруса?! Это ведь собака, а не обезьяна! Я попробовал потрясти один стеллаж, второй, — нет, стоят крепко… Еще, каким образом пес разворошил второй-то ярус? Толкал коробки передними лапами от себя, что ли? Обычно собаки хватают зубами и тянут на себя. Но ни на одном ящике я не смог найти следов собачьих зубов. Раскрытыми были лишь пара коробок, которые валялись у входа, просыпалось печенье… Но и эти коробки, мне кажется, зубами не грызли. Они были только помяты немножко… Наверное, если бы я не остался здесь торчать, как дурак, в одиночестве, ничего этого не заметил — зачем мне коробки рассматривать? Но раз уж обратил внимание, значит, обратил. По-моему, тут имела место инсценировка, причем — слабая, которую организовали на скорую руку. Вспомнил слова «ревизия» и «инвентаризация», слышанные накануне, сперва от Гоменского, потом от самого Бондаря, сопоставил с тем, что кладовщика не было в постели ночью, и решил, не зря мне удивление Бондаря сразу показалось наигранным: «Кто лает? Где лает?» Вот же, под носом у тебя лают, чего ты дураком прикидываешься? Видимо, я Бондарю нужен был главным образом как свидетель того, где собака была зарыта. В смысле — закрыта. «Все уже украдено до нас».
