«Люся? — подумал я. — Почему Люся? Она же Мариночка!»
— Могу сказать только про сегодняшнее настроение, — не полезла за словом в карман Люся. — Оно шкодливое.
Я слишком поспешно протянул руку за градусником, коснулся ее руки, понял, что у меня не глюк, и есть надежда, что видение на этот раз не растает. Более того, я смогу видеть девушку постоянно до тех пор, пока Гоменский не попрет из госпиталя.
В этот момент я даже не связал никак свое видение с происшествиями в учебке, не вспомнил, что ради Люции, в общем-то, и перебрался сюда. Дошло только, когда она отошла от меня.
Когда Люция позже собирала градусники, я силился снова встретиться с ней глазами, но сердцеедка, протянув руку за термометром, и не взглянула на меня. Новенький ее не заинтересовал. Мы для нее, наверное, все на одно лицо, — подумал я, — кроме тех, кто завоевал право быть замеченным на фоне безликой массы, — старосты Латуся, Десантуры и иже с ними… Я уже ревновал?
Идя умываться, слышал, как она гремит чем-то в процедурной, расположенной рядом с кабинетом Гоменского. Топая на завтрак, прислушивался к ее голосу в той же процедурной, он волновал меня. Возвращался из столовой, она чему-то смеялась. Этот смех задевал за живое. В приоткрытую дверь увидел, что ей улыбается сальной улыбкой Латусь. Убил бы гада!..
Едва я дошел до своей койки, находясь под впечатлением, никого не видя, кроме, мысленно, ее образа, как услышал скрипучее гудение с соседней кровати:
— Ну что, созрел?
Очнувшись, увидел Бондаря.
— Ты что, меня сосватать кому хочешь? — спросил его в ответ.
— Гы-гы! Для работы созрел, спрашиваю?
— Она дураков любит. Я тут при чем?
— Хочешь сказать, шибко умный?
— О! Знаешь, сколько раз меня об этом спрашивали в учебке? Может, не зря? Особенно один сержант, ныне покойный. Но, это не я его так… — Балабольство мое вылилось в черный юмор.
— А кто? — заинтересовался Бондарь.
«Я бы сам хотел это узнать», — подумал я, но озвучил известную версию:
— Зеленый змий. Бодягой отравился.
— Вот, блин! А у нас тут двое водил загнулись. Разом, прикинь! Антифризу выпили.
Я не стал говорить, что уже слышал об этом. Новостью для меня стало, что «ханурики» оказались ездовыми.
Склад, к которому меня привел его хранитель, представлял собой бугор, поросший травой, только дверь в бетонном коробе да вентиляционные трубы, торчащие кверху, выдавали, что это хранилище, а не древнее захоронение, где полеживает себе какой-нибудь кочевник на пару со своим конем. Бондарь полез за ключами, но вдруг прислушался:
