Я взял себе на заметку, спросил:
— А что, дочка у Гоменского симпатичная?
— Фифа. Заходит иногда. Любит что-нибудь заумное завернуть. Что ни фраза, то непонятка. Наутилус Помпилиус ходячий! — зачем-то добавил мой «почти зема».
После ужина, во время которого я окончательно понял, что не смогу спокойно смотреть в глаза Сереге Перепелкину, если не переведется в госпиталь следом за мной, устроился в своем углу и тихо балдел, стараясь не шевелиться, чтобы сало лучше завязалось. Кто знает, сколько еще по возвращении в учебку придется лапу сосать?..
Стали появляться новые личности. Вошел Десантура. Вел он себя тихо и мирно, но народ инстинктивно отпрянул от входа поближе ко мне. Десантура опустил седалище на койку напротив Латуся. Парнишке, обитавшем на ней, что-то сказал, тот исчез. Я представил себе, как часто парнишке приходится «покурить», «погулять», «подышать воздухом…» Столько раз, сколько вздумается голубому, в смысле — берету, навестить своего кореша — старосту. Следом за Десантурой явился служивый в форме, не в пижаме. Он поставил на пол портфель, в котором тяжело звякнуло железо. Сантехник Назар, догадался я. Сантехник по-приятельски хлопнул по плечу Десантуру, пожал руку ему и Латусю.
У Назара были большие внимательные зеленые глаза, круто изогнутые брови. Серьезный дядя. Вот только уши подгуляли — ну, чисто Чебурашка! Мог бы потешную рожицу скроить с таким «локаторами». Но, кажется, он не собирался этого делать. Мужички уселись обсудить что-то. По губам я умею читать только некоторые слова, и, хотя такие порой слетали с уст, в целом тема беседы мне осталась непонятна. Быть может, обсуждали, как сообразить на троих в грядущий выходной, когда не будет майора, а может, хотели замутить чего-то еще.
До сих пор я не видел своего соседа, а он был, поскольку койка выглядела обитаемой, и в тумбочке лежали туалетные принадлежности. Наконец, появился. Низкорослый крепыш, похожий на гриб-боровик. Его толстые губы, казалось, навсегда сложились в улыбку, но вряд ли это было тем диагнозом, с которым он сюда попал.
— Как, Бондарь, на склад что-то новенькое завезли? — поинтересовался у вновь пришедшего художник.
— А тебе, Рафаэль, что за дело? — возвысил голос староста, зорко отслеживающий со своего сторожевого поста ситуацию. — На ушко мне скажи об этом, Бондарь!
— Скажу, скажу, — прогудел Бондарь хриплым голосом, продолжая улыбаться. Он хотел было присоединиться к мафии, членом которой являлся, судя по тому, как подвинулся Десантура, давая возможность присесть рядом, доложить, но рта раскрыть не успел, — в палату вошел Гоменский и позвал его за собой. Я был на полпути к выходу — собирался покурить, и не упустил возможности прислушаться, зачем Гоменский пригласил Бондаря к себе в кабинет. Прежде чем Бондарь прикрыл дверь, успел услышать слова «ревизия» и «инвентаризация». В туалете меня нагнал Муромец, прочно севший на хвост насчет табачка. Сигарет было не жалко — закончатся, может, курить брошу. Давно собирался. Муромец втянул меня в разговор, как там, на гражданке, теперь? Новый генсек, удивляющий всех тем, что говорит без бумажки и ходит в народ, его мало интересовал. Больше — девки, как, не перевелись еще? Я успокоил его, как мог. По весне, сказал, когда переходят на капрон, ослепнуть можно.
