— Чего? — отозвался паренек.
— Закончил стенгазету? Когда моим дембельским альбомом займешься?
— Больно вы скорые! Творческий процесс — это вам не метлой мести.
— Ты своей метлой меньше мети, — посоветовал Муромец. — Хочешь меня без альбома оставить?
— Сделаю, сделаю…
Я вгляделся в лицо собрата, и мне оно не понравилось. Скобка рта загнута уголками книзу. Выражение надменное. «Устал я от вас. Надоели вы мне все», — казалось, хотел бы он сказать. Украдкой глянув на книжки, что он положил на тумбочку, узнал пособие по шрифтам, и «Лениниану» с картинками. Понятно — Ильича срисовывать для стенгазеты. Рисовальщик среднего пошиба. Любой профессиональный художник Ленина нарисует с закрытыми глазами. Вероятно, хлопец устроился на тепленькое местечко в части, потом нашел еще более теплое — в госпитале. Почувствовав свою незаменимость, стал зазнаваться.
Я поймал себя на мысли, что порой накатывает мизантропия. Тревожный симптом. Мизантропию, вероятно, вылечить труднее, чем сифилис.
В Горьком, на нашем «Монмартре» близ художественного салона, братья художники рисовали все больше пейзажи и натюрморты, те хорошо продавались. Я же — «натюр морды». Не имел цели заработать лишнюю копеечку, на сигареты хватало с карандашных портретов за пятнадцать минут. Меня всегда интересовали люди.
Прозвище Лицемер — сижу, мол, целый день лица меряю, — прилипло ко мне. Я не обижался, поскольку сам же его и придумал, о чем не знали те, кто повторял. Однако в армии, пожалуй, был риск превратиться из портретиста в карикатуриста.
— А что, художник хорошо рисует? — спросил я у Муромца в очередной перекур, — мы добивали мою пачку «Столичных».
— Да ну! Тут Гоменский спросил его, сможет ли портрет дочки нарисовать. Стал хвостом вилять, типа, это надо долго присматриваться к человеку… Если только с фотографии… В этот момент в сортир вошел сам художник — легок на помине. Муромец слегка смутился, я же сказал, как ни в чем не бывало:
— Да, портрет нарисовать — дело непростое.
Художник закуривать не стал, берег здоровье. На мои слова про портрет и ухом не повел, будто его не касалось, принялся мочиться в писсуар и в середине этого процесса громко пукнул, показав, что со здоровьем у него все в порядке. Муромец посетовал:
— Эх, надо было спичку поднести! Улетел бы, как ракета.
Художник лишь покосился на дедушку Советской армии, ответить поостерегся.
— Впрочем, он и так отсюда скоро вылетит, — позлорадствовал Илья, когда жертва его злословия уже покинула туалет. — Начальнику госпиталя надо клуб оформлять, наш живописец не потянет. Я слышал, как Гоменский перед полковником извинялся…
