Офицер положил ручку пером на чернильницу.
— Ну, вот что, — багровея, сказал он. — Ты мне дурака валять брось. Понял? И не таких обламывали!
Генджи продолжал улыбаться, часто моргая.
— Мен туркмен, — твердил он, — мен ничего не знайт.
Офицер поднялся, опершись руками на доски, перегнулся к нему через стол, дыхнул перегаром:
— Погоди, ты еще соловьем у меня запоешь!
Его толкнули в какую-то яму, закрыли на засов скрипучую дверь.
Генджи осмотрелся. Земляные стены. Потолок из жердей и хвороста. В углу несколько пустых плетеных корзин, рассохшаяся бочка, полка с глиняной посудой. Видно, кладовая крестьянского дома.
«А этот, наверное, из предателей, — вспомнил Генджи офицера, — уж очень здорово по-русски говорит». Генджи достал пистолет, осмотрел. «Эх, надо было шарахнуть по нему, а там — будь, что будет!»
Он подкатил бочку к передней стене, поставил вверх дном, осторожно влез, заглянул в щель под потолком.
Вечерело. Двор был пуст. Только тощая курица лениво копалась в навозной куче. Неужели не поставили часового?
Нет, вот он сидит у двери, грызет вареный кукурузный початок. Напасть бы на него, отобрать автомат…
Генджи снова стала бить нервная дрожь. «Спокойно, спокойно, — говорил он себе, — нельзя горячиться. Надо все хорошенько обдумать, взвесить, может, еще и удастся вырваться».
Он закрыл глаза и стал медленно считать, как учил его Рябоштан. Вот был солдат! Никогда не терялся. Говорил Генджи: «Главное в пашем деле — голову не терять».
Почувствовав, что успокоился, он снова посмотрел в щель. Немец обгладывал початок, словно мясную кость.
Генджи осмотрел потолок. Чуть нажми — отлетят жерди, свободно можно вылезти.
Он осторожно выставил пистолет в щель. И замер. Немец бросил в курицу объеденный початок, та с кудахтаньем кинулась прочь, растопырив крылья. Немец засмеялся, встал, потянулся. В это время Генджи нажал спуск. Выстрел раздался негромко, словно сломали сухую палку, немец медленно повернулся, удивленно посмотрел на закрытую дверь кладовой и упал.
Генджи рванул перекладину, обдирая руки, отшвырнул хворост, подтянулся и выбрался наружу. Схватил немецкий автомат, оглянулся. Вокруг было по-прежнему тихо. Даже курица снова вернулась к навозной куче.
Немец был тяжел, но Генджи все же подтащил его к подвалу и сбросил в дыру. Потом, пригибаясь, побежал к сараю в углу двора. За сараем — он заметил раньше — начиналось кукурузное поле.
Только к полуночи ему удалось миновать немецкие окопы и выйти на нейтральную полосу.
