Боролась Светлана Георгиевна по-разному. Стригла ногти в сигареты, чтобы бросил курить, да быстро была разоблачена. При курении ногти предательски трещали, а ядовитый дым говорил сам за себя. Доставала у каких-то соседок-бабулек потайные порошки наговоренные и всыпала их то в чай, а то и в вино. Но раз с сыном стало плохо, испугалась, врача вызвала. Скорая приехала и заниматься пьяным не стала. Поняла Светлана Георгиевна, что этим может убить сына и прекратила давать ему неизвестно что.
Так все это и катилось безнадежно, беспросветно, каждый день на нервах.
Умер Павел Александрович. Скончался тихо, уснул и не проснулся. Похоронили на Южном. Был человек, и не стало его. Поплакала жена, помолчал два дня трезвый сын, а потом опять ежедневные поборы. Отец своим присутствием сдерживал, молча влиял, не давал зарываться сверх меры. Теперь пожилая женщина осталась одна. Денег не хватало. Как-то посчитала она, сколько же пропил Григорий, и ужаснулась — можно было купить две квартиры или три машины. Ни того, ни другого им, конечно, не надо, но как иначе сравнить то, что есть, с тем, что могло бы быть.
Посмеялся Гриша над ее расчетами и тут же потребовал десятку. Таких денег она уже дать не могла. Он демонстративно взял скатерть, пошел к метро и продал за червонец. Принес три бутылки портвейна. На решительные слова матери, заявившей, что теперь она точно обратится в милицию, ответил также решительно, точным ударом кулака в подбородок. Она в этот момент стояла у стены и ударилась затылком. Врач констатировал сотрясение мозга. И опять не выдала Григория, вспомнила те маленькие ножки, целованные ею в довоенном трамвае.
Но и он больше ничего не уносил из дома и не поднимал руку на мать. Видно, пьяный-пьяный, а понял, что не она, так соседи, врачи или участковый отправят куда не надо. А ему и так не плохо. После больницы все продолжалось по-прежнему. Даже лучше стало. В шестьдесят восьмом мать оформила пенсию и подрабатывала — в столовой убирала. Денег побольше. Перешел на водку. Дороже, конечно, но и градусов побольше. Бормотуха, говорил, вреднее.
Прошло еще десять лет. Светлана Георгиевна постарела, стала совсем сдавать, но крепилась, держалась. Пыталась неоднократно женить сына, приводила знакомых старушек с их дочерьми. Одну-две встречи с Григорием они еще могли выдержать, но не более. Высокое самомнение и сознание собственной исключительности, какие-то фантастические представления о смысле жизни и его роли в ней, неудержимая тяга к алкоголю быстро сводили на нет интерес к нему потенциальных невест, и ни одна из них не захотела связать свою судьбу с этим взрослым, тридцативосьмилетним мальчиком.
