— Жить тебе, Саранцев, осталось немного. Я не собираюсь вызывать милицию, чтобы вас задержать. Ну-ка, прикинь, зачем все это? Ведь вас могли взять и без меня. Мне твоих слов не надо. Пока не надо. Слушай меня дальше…
В этот момент очнулся и Козаченко. Все повторилось по новой: рев, мат, угрозы, попытка освободиться. Стас заклеил мокрую от злобы пасть.
Была секунда, когда Арнаутский испугался. Забившиеся в судорожных попытках вырваться, Саранцев и Козаченко едва не оторвали батарею. Но бились они не в такт, а батареи оказались прочными. В эту минуту Стас взял в руки топорик и приготовился пустить его в ход, если бы бандитам удалось вырваться.
— Так вот, слушайте меня оба… Жить вам осталось совсем немного, — повторил Арнаутский и усмехнулся. — Вижу, что начали соображать. Для тебя, Козаченко, повторю, милицию не ждите. Я вам и судья, и палач. Вы хотите спросить, за что? Отвечаю. За то… что… сделали с Леной… Нет, я ей не брат и не жених, но вам от этого легче не будет. Я тот парень, который был с ней вместе тогда, на лесной дороге. Вспомнили?!
Да, они не просто поверили, они вспомнили, потому что Стас увидел, как вылезли из орбит их мутные глаза. И они его узнали!
Вон какой неподдельный, животный страх перекосил их лица. Но Стас не испытывал ликования: жажда сверлить правосудие превратила его почти в автомат, который исполняет заложенную в него программу уничтожения двух полутрупов.
— Узнали, — удовлетворенно констатировал он. — Вы умрете мучительной смертью, чтобы на свой шкуре испытать, как мучилась она. Вы получите маленькую отсрочку, если ответите на мои вопросы. Я не буду обещать сохранить вашу жизнь, если вы все расскажете, так как моя главная цель — казнить вас за погубленную девочку и ее умершего отца.
Стас отодрал один конец ленты со рта Козаченко.
— У-у-у, — завыл тот и вновь задергался. — Одень штаны, козел… Я ничего тебе не скажу все равно.
— Посмотрим, — спокойно сказал Арнаутский.
Он взял заостренную палку, вставил ему в зад и ударил обушком топорика в другой конец. Палка легко вошла на пять-шесть сантиметров.
— А-а… — взревел Козаченко.
Стас заклеил ему рот и тоном лектора, как больному, объяснил:
— Я же сказал, что ты будешь мучиться. Ты вбил девочке корень…
Козаченко замотал головой.
— А это не имеет значения, кто из вас это сделал. Вы все трое — соучастники. Свалить на Сердюка не удастся.
Он ударил по палке: «Будешь рассказывать? Нет? — и вновь ударил. — Когда дойдет до глотки, уже поздно будет давать показания».
