— Нет, какая красота! — повторил он и улыбнулся всем нам, несколько смущаясь своей радости.
Затем, сделав над собой усилие, он резким, отрывистым тоном сказал:
— Хватит, однако, а то я могу так проболтать все утро. Ведь вы, кажется, хотели поговорить со мной о чем-то, Мартин?
— Я бы предпочел послушать еще об опыте, — ответил Мартин.
— Ну, это может подождать… в том случае, если вы приехали с важным делом. Оно важное?
— В известном отношении — да. Но тут нам нужен ваш совет.
— Что ж, тогда говорите!
Фрэнсис ловко и бережно прикрыл отпечаток куском плексигласа; он все еще внимательно изучал линию и не поднял глаз, даже когда Мартин заговорил:
— Собственно говоря, главная роль тут принадлежит Джулиану, а не мне.
— За чем же дело стало?
Скэффингтон стал рассказывать, не добавляя почти ничего нового к тому, что он поведал нам в рождественский вечер. Рассказ его звучал теперь значительно более гладко — у него было достаточно времени, чтобы отработать его. Лишь только он сказал, что обвинен был человек ни в чем не повинный, Фрэнсис поднял глаза от отпечатка. Он уставился на Скэффингтона, но ни словом, ни жестом не прерывал его и только время от времени потягивал свою трубку. Постепенно выражение его лица — радостное, приветливое и радушное при нашем появлении, резко изменилось, и неизвестно было, что можно от него ожидать.
Когда Скэффингтон остановился, Фрэнсис резко спросил его:
— Это все?
— Да, мне кажется, что картина вам должна быть ясна, — ответил Скэффингтон.
— Вы это называете ясностью? — вспыхнул Фрэнсис. — Да я в жизни своей не слышал ничего более невероятного. — Он даже покраснел от возмущения. Его обычной, чуть церемонной вежливости как не бывало. В его голосе, когда он обратился к Скэффингтону, зазвучала та особая враждебность, с какой обычно встречают людей, приносящих дурные вести. По правде сказать, говорил он так, словно Скэффингтон — и только он один — был виновником всего случившегося, словно он обязан был как-то опровергнуть принесенные им дурные вести и восстановить мир и покой этого утра.
— Что, собственно, невероятно? — с готовностью переспросил его Мартин. — Вы хотите сказать — невероятно, что все мы оказались такими дураками?
— Хотелось бы мне знать, когда мы наконец перестанем быть дураками, — огрызнулся Фрэнсис. Затем он попробовал взять себя в руки. Ровным, рассудительным тоном, но все еще с суровым выражением лица, он сказал Скэффингтону:
— Неужели вы сами не понимаете, что согласиться с вашим объяснением очень трудно?
