Уинслоу вспомнил еще целый ряд совершенно бессмысленных поступков. Пока мы стояли, дожидаясь, чтобы официанты убрали со стола и поставили кресла полукругом у камина, он стал вспоминать, сколько на его веку перебывало в членах совета колледжа людей, «совершенно ничем не замечательных».
— Совершенно ничем не замечательных, дорогой профессор, — весело сказал он Мартину.
— Но ведь были же какие-то достоинства у старого…? — сказал Мартин, у которого тоже начали поблескивать глаза.
— Никаких, голубчик, абсолютно никаких. Из него вышел бы недурной лавочник с легким литературным уклоном.
Он сел на председательское кресло, второе с дальнего края камина. В центре комнаты сверкал пустой полированной поверхностью стол палисандрового дерева. В дни, когда обед сервировался в профессорской, вино обычно пили, сидя у камина.
— Никогда не устану повторять, — обратился Уинслоу к Тэйлору и к младшему из ученых — обоим им было по двадцать, и оба были больше чем на пятьдесят лет его младше, — не устану повторять, что, за чрезвычайно редкими исключениями, все кембриджские профессора люди ничем не выдающиеся. Это просто люди, которые взаимно провозглашают друг друга выдающимися. Я не раз задумывался над тем, кто первый высказал эту простую, но мудрую мысль?
Рюмки наполнили портвейном, и Уинслоу объявил:
— Насколько я понимаю, эта бутылка ставится мистером Эллиотом с целью — поправьте меня, дорогой профессор, если я заблуждаюсь, — с целью отметить присутствие здесь сегодня его брата. Чрезвычайно похвальное проявление братского радушия!
С сардонической усмешкой, смакуя каждое слово, Уинслоу предложил тост за мое здоровье и потом за здоровье Мартина. Мы потягивали портвейн, чувствуя на лице тепло камина. Мартин и я, не желая дать затмить себя Уинслоу, рассказывали о минувших днях, когда обоим нам случалось обедать в этой комнате. Довольный своим представлением, старик начал поклевывать носом. В комнате было жарко и уютно. Разговорились и молодые люди. Вдруг со скрипом распахнулась дверь: на миг я подумал, что официант по случаю рождества поторопился с кофе, но это оказался Скэффингтон.
Уинслоу встрепенулся, веки у него стали красные.
— Дорогой юноша, — сказал он, — какая неожиданная радость! Пожалуйста, сделайте мне удовольствие, выпейте рюмку портвейна.
— Прошу извинить меня, мистер президент, — сказал Скэффингтон.
Я заметил, что первым долгом он посмотрел в сторону Мартина.
— Никаких извинений! Садитесь и наливайте себе вина.
