вшей свчи. Да что Осипъ? Она, смясь глазами, глядитъ на меня и идетъ въ диванную, я, <будто спокойно> напвая тройку удалую, иду въ залу. Отирая шолковымъ платкомъ потъ съ краснаго лица и откидывая назадъ, я знаю, густые и прекрасные волосы, я протискиваюсь черезъ горничныхъ въ залу. Матреша тутъ, и даже на самой дорог, хорошенькое личико вызывающе смотритъ на меня, она улыбается; но я гордо прохожу мимо, и жестоко вопросительно смотрю на нее. «Не хочу понимать» и не дотрогиваюсь до нее. Лизанька возвращается и еще веселй смотритъ на меня, и я тоже. Стыдиться? Чего? Мы гордимся, мы ничего лучше, никто въ мір ничего лучше, прелестне не могъ сдлать. Можетъ быть Осипъ разскажетъ Агафь Михайловн, а А. М. матушк, и матушка по секрету составитъ совщаніе съ сосдями, и они будутъ ахать и заботиться, какъ скрыть. Да что он? Да ихъ нту. Лизанька, вотъ она Лизанька, душка, персикъ, вонъ она, глазки, губки, зубки, которые я слышалъ и чувствовалъ нынче же вечеромъ. Я еще и еще иду танцовать съ ней. Нтъ для меня кром нея никого и ничего на свт. Но я вышелъ на крыльцо освжиться и, проходя назадъ, нечаянно встртилъ Матрешу. Какія тоже у нея прелести! Я постоялъ съ ней на крыльц, держась за ручку двери, поговорилъ шопотомъ и потомъ постучалъ ногами, чтобъ думали въ передней, что я только что пришелъ и не останавливался. Матреша погрозилась, засмялась и убжала, а я опять вошелъ въ залу. – Боже, какъ мн было хорошо, весело, какъ я былъ счастливъ, какъ я былъ забавенъ, какъ я былъ силенъ, какъ я былъ уменъ, какъ я былъ блаженно глупъ. <Вс на меня смотрятъ, вс на меня радуются. Да больше имъ и длать нечего.> Я перевернулся колесомъ, я будущаго зятя на рукахъ понесъ къ ужину, я перепрыгнулъ
>14 черезъ весь столъ, я показывалъ свою силу. И вс смотрли и радовались и главное, я самъ, не переставая, радовался на себя. Въ этотъ вечеръ я могъ сдлать все, что бы не захотлъ. Ежели бы я только попробовалъ, я бы въ этотъ вечеръ по потолку пошелъ бы, какъ по полу. Помню, зазвнли бубенчики, Лизаньк съ матерью подали дрожечки. – Какъ я чудесно огорчился! Какъ я ршилъ: они не подутъ, и они не похали. – Мамаша, просите, – сказалъ я. Старушка побжала, хитро улыбаясь просила ихъ, и они остались. И гд теперь эта прелестная старушка? Они остались, но зачмъ-то пошли спать наверхъ, когда я находилъ, что спать совсмъ никогда не надобно. Они пошли спать, а я, разгоряченный, облитый потомъ, снялъ галсту[хъ] и пошелъ ходить по морозной трав
