В то апрельское утро 1935 года, когда Гарольд Лэтем прибыл в Атланту, Пегги только что сказали, что она может снять корсет через неделю! Медора считала, что Пегги не только от рождения предрасположена к несчастным случаям, но и, особенно со времени своего второго замужества, к ипохондрии. И хотя многочисленные болезни Пегги давали ей бесспорный предлог для того, чтобы держаться подальше и от своего романа, и от пишущей машинки, все же корсет вызывал у нее зуд и отвращение, а свои ортопедические туфли на толстой подошве с низким каблуком она просто ненавидела.
Привыкнув постоянно играть роль кокетливой южной красавицы, Пегги теперь тяжело переживала потерю всех своих поклонников, которые в былые времена помогали ей чувствовать себя молодой и желанной. Ей скоро должно было исполниться 35 лет, детей у нее не было, а с того времени, когда она блистала в «Атланта Джорнэл», прошло уже десять лет. И теперь, со своим корсетом и тяжелой ортопедической обувью, Пегги, по ее собственному признанию, была похожа на «скрюченную ведьму».
Вот почему обещание врачей снять корсет через неделю так подняло ей настроение, что, когда она чуть позднее встретилась с Лэтемом на завтраке и потом, когда водила его на Стоун-Маунтин, она вновь была прежней Пегги Митчелл — оживленной и очаровательной.
На следующий день после отъезда Лэтема, увозившего с собою ее рукопись, супруги Марш обсуждали импульсивный поступок Пегги. Джон, никогда не терявший надежды на то, что Пегги рано или поздно согласится на публикацию романа, тем не менее совершенно не одобрял того способа, каким она это сделала. Ведь даже если закрыть глаза на неряшливость страниц рукописи, на пропущенные главы и массу подготовительного материала, на то, что одни главы существовали лишь в набросках, а другие — в нескольких различных вариантах, тот факт, что рукопись была отдана без названия и без указания авторства, не может не удивлять. Ведь в конечном счете потребовалось шесть месяцев напряженной работы, чтобы подготовить рукопись к публикации, и потому отдавать издателю такой сырой материал было в высшей степени непрофессионально. Джон признал, что Пегги должна дать Лэтему телеграмму с просьбой вернуть рукопись.
В ответ Лэтем сообщил из Нового Орлеана, что хотел бы сначала дочитать ее. Ибо, судя по тому, что он уже прочел, писал Лэтем, книга Пегги обладает огромными возможностями.
На следующий день Пегги посылает Лэтему любезное письмо, в котором целую страницу посвящает своему «другу из друзей» — атлантскому журналисту Эммануэлю Спельгроу и его книге, прежде чем перейти, наконец, к вопросу о судьбе собственной рукописи, в которой Лэтем, к ее великому изумлению, сумел найти хоть что-то, достойное похвалы. И далее она писала, продолжая свои саморазоблачительные признания: «Я бы совсем не удивилась, узнав, что мои поступки заставили вас осознать, что во мне нет того качества, которое присуще всем остальным писателям — и настоящим, и мнящим себя таковыми, а именно — страстной веры в то, что их произведение выше всех похвал». Ведь до сих пор никто, кроме Лэтема и Джона, который, как она шутила, «в конце концов простит ей, что бы ни случилось», не читал рукописи, и потому она была, по многим причинам, «более чем напугана» тем, что Лэтем может взять ее роман в Нью-Йорк для более внимательного прочтения.
