И перед своей смертью, он вдруг увидел свою суть в моих глазах. Осознание того, что он Парашистай пришло к нему слишком поздно. Так же, он понял, кто я, и какова моя сущность в этом мире.
Иногда смерть открывает глаза умирающему человеку, позволяя увидеть невозможное.
В ординаторской я нахожу только Ларису, которая сидит на диване. После дежурства она, как правило, все утро ничего не делает, объясняя это усталостью. Но я знаю после утренней оперативки, что за всю ночь поступило только два больных, и она спала большую часть ночи.
— Что там за шум? — спрашивает она.
— Пытаются оживить пациента, которого вы приняли сегодня ночью, — отвечаю я, и, протянув историю болезни, добавляю, — советую переписать жалобы и анамнез, потому что вы не увидели острую сердечную недостаточность у больного, от которой он сейчас умер.
— Какая сердечная недостаточность! — восклицает Лариса. Вскочив с дивана и забыв о наигранной усталости, она хватает историю болезни.
Я отворачиваюсь и не слушаю бормотание о том, что она уверена в диагнозе на все сто процентов, а, когда она выскакивает из ординаторской, даже испытываю облегчение.
Как правило, жизнь закрывает глаза человеку, который не замечает очевидного.
Суматоха улеглась. Тело умершего доктора отправили в морг. Лариса, долго и многословно рассказав всем о том, как она принимала ночью больного, и что она не сомневалась в диагнозе, ушла домой раньше, отпросившись у заведующего отделением. Я обошел свои палаты с обходом. Те больные, которые болели — почувствовали себя значительно хуже после утренней смерти поступившего пациента, кто выздоравливал — просился у меня на выписку, объясняя мне, что дома и стены помогают выздоравливать, и даже мужчина с простатитом уже не лежал, отвернувшись к стене. Он сидел на своей кровати со странным выражением лица.
В ординаторской я слышу последнюю фразу Веры Александровны, которую она говорит достаточно громко:
— Это непростительная ошибка со стороны Ларисы. Просто недопустимо так халатно относиться к своим обязанностям!
Заведующий отделением Леонид Максимович, сидящий напротив неё за столом, поворачивается ко мне и спрашивает:
— Вы, Михаил Борисович, тоже так думаете?
— Я ничего не думаю, потому что об этом можно говорить только после вскрытия и патологоанатомического заключения. Может, Лариса была права, и мужчина умер от болевого шока на фоне перфорации язвы желудка. Пока мы этого не знаем, говорить о том, кто виноват, преждевременно.
