Но вот парень очнулся, сплюнул кровь и сказал:
— Не все можно стерпеть.
— Завтра уйдешь отсюда, — отрезал Мартинес.
— Хорошо, только я привез письмо от дона Бруно, — продолжал парень и поспешно вытащил листок
бумаги. Мартинес взял фонарь и молча стал читать. Затем протянул письмо мне. В нем говорилось:
«Податель сего — мой родственник. Посылаю его вместо Фиденсио. Он молод и горяч. Я дарю ему костер из яны. Прошу принять моего родственника хорошо».
— То-то я удивлялся его щедрости. Теперь он навязывает нам своего родственника, — заметил я.
Но Мартинес будто не слышал. Он постоял, уставившись в землю, а затем сказал:
— Ладно.
По правде, больше всего нас злила кожа этого парня. Белая, как у женщины, словно нарочно созданная для москитов и острых веток. Но он остался. К Канарцу новичок за все время не обратился ни разу.
Мы все глубже и глубже уходили в лес, не обращая внимания на москитов и прочих тварей, а это требовало мужества. В те дни кораси поднимались в воздух густыми тучами. Казалось, на заросли наброшено серое покрывало. Рой описывал причудливые круги до тех пор, пока ему не удавалось выследить добычу, все равно кого — животное или человека: было бы тело и кровь, чтобы напиться до отвала. Тогда кораси тысячами набрасывались на жертву и яростно жалили, вызывая зуд, на коже оставались красные пятна, которые через некоторое время от расчесывания превращались в гнойные язвы. Мы уже не могли сдерживаться, и на наших телах их было великое множество.
В середине августа у нас был готов и сложен в мешки уголь от трех костров, и теперь мы наконец могли приняться за свой.
Парню мы все объяснили как есть:
— Этот костер наш, и Фиденсио получит свою долю. На этом костре ты ничего не заработаешь.
Он не произнес ни слова и продолжал работать, словно участвовал в доле.
Ночь, когда мы сложили костер и прикрыли его землей и дерном, была лучшей из всех, что мы провели здесь, несмотря на все наши мучения. Мартинес взобрался на гребень костра, чтобы поджечь его. Мы видели, как сосредоточенно он работает там, наверху древесной горы. Казалось, он стоит совсем близко к звездам, сверкающим над его головой. Костер удался на славу. Мы очистили все вокруг и не разводили поблизости огня.
На третий день Канарец перестал есть и пожаловался на боль в животе. У него началась рвота, и ему пришлось остаться в ранчо. Теперь мы разговаривали друг с другом только о самом необходимом.
— Антонио, поправь-ка граблями с этого боку, — говорил мне Мартинес.
