Такие признания прежде никогда не срывались с его уст. Может, хочет вызвать ее сочувствие?
— При твоей работе это не очень приятно, — сказала она, отправившись за таблеткой и водой.
Слово «работа» всегда не нравилось Кастору. Он предпочитал «мои обязанности» или «моя миссия».
Вернувшись, она прикоснулась губами к его виску — «бедняжка»… Ему понадобилось все его самообладание, чтобы не расслабиться.
— Итак, ты знаешь, в каком состоянии наши дела.
Истории с распашонкой она, оказывается, не знала.
— Я намерен распустить слух, будто мне всерьез досаждают, — сказал он. — Пусть продолжат свои глупые игры, если тут, конечно, не кроется какой-то план… Ну, а как ты поступишь, если они опубликуют это письмо?
— Я? Никак. Да и с чего бы?
— Потому что станут искать, кому я писал, и выйдут на тебя. Мы не афишировали наши отношения, но об этом все же было многим известно. Точно так же несложно установить, когда я ездил в Японию.
По мнению Клер, она сделала все и даже больше того, чтобы никому не доставлять хлопот, что она решила в нужный момент все рассказать сыну — поэтому-то и хранила то проклятое письмо. Если же кому-то придет в голову копаться в этих давних делах, она это как-нибудь переживет.
Кастор заволновался: нет-нет, надо решительно все отрицать! Со своей стороны, он берется доказать, что это фальсификация, подделка его почерка, попытка его скомпрометировать — он привлечет специалистов, и тогда все кончится чистым пшиком, но при условии, если твердо держаться своей версии.
Нет, отвечала Клер. Естественно, скандал ее нисколько не радует, она даже приходит в ужас при мысли, что станет его героиней, более того, что в нем окажется замешан ее сын, но предпринимать она ничего не будет.
Когда Кастор заговорил о национальных интересах, о подарке, который она сделает оппозиции, более того, этой змее подколодной, которая в его собственной партии… она совершенно сбила его с толку, ответив, что ей это все равно. Ответственность она несла только за сына.
Зазвонил телефон, это была секретарша Кастора. Пока он разговаривал, Клер постаралась успокоиться. Вот уже час, как она испытывала неизвестное ей доселе сладостное чувство, оказывая сопротивление Кастору, сознавая, что способна ему противиться, даже когда он сидел напротив, даже когда он произносил: «Ты нужна мне». Она сознательно попыталась доказать себе, что совершенно декасторизована. При этом она понимала, что делает его все более опасным. Неумолимым, каким он умел быть, каким был, когда знал, что его не любят.
