— Хорошо. Как юрист, скажу тебе, что сами по себе говорения и выражения лиц ничего не значат, ибо сonfessio extrajudicialis in se nulla est[1] и так далее. Совсем другое дело — документы, оформленные в установленном законом порядке, скрепленные подписями и печатями, как полагается. И, даже если там написано то, что там написано, любимого младшего брата вам лучше постараться отыскать, и побыстрей, дабы убедиться, что у него не имеется претензий.
— Каких еще претензий?
— Самых обыкновенных. Финансовых.
Слегка теряя уверенность в себе, Виктория покосилась на старшего брата.
— Вот нам с моим любимым старшим братом делить нечего, — храбро проговорила она тоненьким голоском.
— Прости, милая, — засомневался Кит, — но, кажется, именно так все и говорят… поначалу. А потом начинают говорить совсем другое…
— А потом начинается процесс, — сказал Торнтон и мечтательно улыбнулся, будто припомнив нечто восхитительно приятное.
— Да. Процесс, — кивнул Гордон со знанием дела и алчным блеском в глазах, — длительный, грязный, дорогостоящий, скандальный судебный проце…
Виктория вышла из себя, взвизгнула и швырнула в них горстью оливок.
— Какой еще процесс?! Вы с ума посходили? Ты мой брат, я тебя просто так люблю… а не за деньги! И… мне ничего не нужно от тебя! Хватит! Еще одно слово, тут все останутся без ужина! А кое-кто и без завтрака! — закончила она, метнув испепеляющий взор в мужа, вскочила и выбежала вон.
— Что с ней? — пробормотал Кит.
— Наверное, небольшой невроз, — объяснил ему Гордон.
То, что происходит с человеческим лицом после выстрела в упор, описанию не поддается — зрелище не для слабонервных. Оттого Кеннета Ланкастера хоронили в закрытом гробу. Погребальная церемония была необычайно пышной и торжественной, и собрала уйму народу: вся корпоративная верхушка, деловые партнеры отца, видные политики, самые жирные сливки деловых и аристократических кругов Империи.
Кит сидел в церкви в черном, удушливом галстуке, по правую руку — жена, по левую — младшая сестренка, и слушал хрустальное ангельское пение. После отпевания наступило время надгробных речей. Все речи были сплошь прекрасны и звучали, как поэмы. Кит чувствовал, как их мерное течение убаюкивает его.
Вымотан он был до последнего предела. За минувшие четыре дня у него не выдалось ни секунды свободной. Ему пришлось встретиться и переговорить с ответственными за расследование обстоятельств гибели отца чинами министерства внутренних дел, Гражданской Милиции и Отдела Благонадежности. Побеседовать с нотариусами, юристами и стряпчими. Присутствовать на внеочередном собрании совета директоров. Принять длинный поток посетителей с соболезнованиями, пережать сотни рук, сотни раз скорбно кивнуть и промолвить «Весьма признателен». Кит также удостоился экстренной и приватной аудиенции у благого Василевса и Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка. Еще он много времени провел, общаясь с прессой.
