– Папа идет!
– Откуда он?
– Пришел он. Вот – уже пришел! На полу сидит.
Папа – маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
– Уже ушел!
И через полминуты:
– Опять идет!
Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
– Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
И папа опять надолго пропадает.
В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.
. . . . .
Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась – повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
– Завяжи!
– Как надо сказать?
– Пожалуйста, завяжи.
Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:
– У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
– Что-о? Пальток?
Смеется.
– Паль-ток!
– Пальто?
– Нет, вот это.
Тычет себя в темечко.
Я говорю:
– Голова?
– Вот это!
– Ах, волосы?!
– Вот это!!!
– Ах, бантик?
– Паль-то-о-о-ок!..
Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
– Это тетя Неля.
Потом говорит:
– И тетя Минзамал.
Еще подумала:
– И тетя Ляля. И тетя Нина…
Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.
. . . . .
Из Ленинграда я привез на днях книгу «Annabella und Ladislaus». Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
– Кто это?
Она отвечает:
– Ладислаус.
Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:
– Помню!
Или:
– Помнишь?
Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала – и со мной, и с мамой – эту пеструю книжицу.
Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова «Аннабелла», «Ладислаус», «сторож», «Дед Мороз», «фонарь», «кукольный дом», «санки» и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов – хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)
