— Со мной?
— Да. Вы, конечно, в моих мечтах были., как вам сказать… белым юношей… белым, как белая страница… И вот вы пришли, и на странице появился портрет В Люверси есть скамья, старая каменная скамья… Сколько раз я сидела на ней рядом с вашим призраком!., Как глупо, что нельзя этого осуществить!..
— Зависит только от вас.
Жильберта гримаской выразила свое сомнение.
— А между тем я вовсе не трусиха, — сказала она. — Это не страх… Это гораздо хуже. Этому противится все мое существо. Просить меня, чтобы я вернулась в Люверси, все равно что просить меня броситься в огонь или воду. Даже если бы вы меня об этом просили…
— Я не прошу, — ответил Жан. — Не дальше, как сегодня, мадам де Праз пробовала убедить меня, чтобы я заставил вас побороть ваше предубеждение. Я отказался. Напротив, я полагаю, что вы не должны насиловать свою природу.
— Мою природу,, признаюсь, у меня какая-то глупая природа. Ведь змея эта, наверно, давно издохла! Мой разум кричит мне об этом. А нервы сильнее разума!.. Не правда ли, ведь она издохла?
— Я в этом убежден. Даже уверен.
— О, уверены!..
— Да, да, уверен. Так же уверен, как если б видел ее мертвой своими собственными глазами.
— Вы заинтриговали меня.
— Я не могу объяснить все это. Это, должно быть, интуиция…
— В таком случае отчего вы не настаиваете на том, чтобы и я разделила эту уверенность?
— Потому, что еще есть время. Потому, что первые аффекты, — а это, несомненно, аффект, — излечиваются весьма медленно, и я боюсь вам надоедать, иначе задержу ваше исцеление, которое медленно, но верно в вас происходит. Вот почему я никогда не буду торопить вас вернуться в Люверси. Я даже попрошу вас не думать об этом.
— Я вас не понимаю…
— Мне кажется, что так разумнее! Бывают такие склонности, привычки, странности, на которые надо нападать не с фронта, а с тыла, делая вид, что их не замечаешь…
— В сущности, — сказала Жильберта с некоторым удивлением, — теперь вы удерживаете меня от посещения Люверси! Это совершенно для меня неожиданно!
Впоследствии Жильберта не раз вспоминала о впечатлении, которое произвел на нее этот разговор. В тот момент он оставил в ней какое-то неясное, слишком беглое и бледное ощущение. Но позднее ей пришлось сознаться, что Жан Морейль показался ей тогда странным, загадочным и даже непонятным. Она вспоминала, что после этого разговора наступило неловкое молчание и она перестала расспрашивать Жана только потому, что они уже приехали в Арменонвиль. За столиком на террасе она не решалась вернуться к прежней теме. Она предпочитала не видеть больше в глазах Жана Морейля этого взволнованного и тревожащего ее выражения, которое в них внезапно появилось.
