Наш первый секс был быстрым и странным. Йоуни, казалось, боялся куда-то опоздать, а я все пыталась под него подстроиться, и съеденная за обедом лазанья болталась в животе, то и дело подкатывая к горлу. Чтобы сосредоточиться, я попыталась смотреть ему в глаза, но он избегал моего взгляда. Я была мокрой и ужасно тесной, как изрядно подзалежавшееся на полке мясо.
Скоро все кончилось. За все это время Йоуни ни разу не повторил моего имени, не сжимал моих рук и даже, по-моему, не стонал. Как только все кончилось, он отстранился, закрыл глаза и вздохнул с облегчением.
— Спасибо, — сказал он. Потом открыл глаза и улыбнулся.
И тут я начала безумно хихикать. Только сейчас я поняла, как же я волновалась: моя левая рука была сжата в кулак, а правая нога затекла от напряжения. Я сгибала и разгибала ее и безудержно смеялась. Мне было больно и жарко, но я уже давно не чувствовала себя такой живой.
— Эй, ты чего? — спросил Йоуни, свернувшись калачиком у меня под боком.
— Да нет, ничего.
— А что тогда дергаешься?
— Нога затекла.
— Странно. У тебя всегда такая реакция на секс?
— Нет, только после полуторагодового перерыва.
Он уставился на меня:
— Ты это серьезно?
— Угу. Просто подходящих кандидатур не было…
— Ну ты даешь… Сейчас возомню о себе незнамо что…
Он принялся неуклюже гладить мою грудь, выглядывающую из-под кружевной блузки.
— А знаешь, у меня ведь тоже был полугодовой перерыв.
Теперь настала моя очередь таращиться.
— Я даже боялся, что у меня не встанет. Но все ведь вроде хорошо прошло, правда?
Я отчаянно закивала головой.
— Слушай…
— Ну?
— Я ужасно хочу есть.
— Тогда будем тебя кормить.
Я тихонько провела его на кухню.
— По-моему, здесь только лопарская каша, — прошептала я, роясь в холодильнике.
— Что за лопарская каша?
— Ягодный мусс.
— Ух ты. Обожаю ягодный мусс. А молока у тебя, случайно, нет?
Он заглатывал ягодный мусс с такой скоростью, что можно было подумать, будто бы он целую неделю ничего не ел. Он был похож на голодного зайчонка: мокрая от пота челка, на лице — блаженная улыбка.
— Как все-таки здорово снова поразмять кости! — рассуждал он с набитым ртом.
Он сидел на кухне в чем мать родила. Тело у него было что надо — при желании можно, конечно, придраться к едва намечающемуся животику, но придираться мне сейчас не хотелось.
Поев, он глубоко вздохнул и принялся разглядывать свое отражение в оконном стекле.
— Ну и видок! Не прическа, а куриная гузка!
Пока я доставала из кладовки запасной матрас, Ирена высунула голову из своей комнаты и, хитро улыбаясь, произнесла:
