— Я помню, бабушке писал даже сам римский папа…
— Да, она состояла в переписке и с Павлом VI, — кивнула мать. — Это он удостоил её награды за заслуги перед страждущим человечеством. Однажды Маренн прочитала мне отрывок из его письма, и он мне почему-то запомнился. «Вы отдаете приоритет человеку даже перед Богом, — писал ей апостолик. — Задумываясь над Вашими словами, я убеждаюсь, что в них сокрыта неопровержимая правота. Христос имел в виду то же самое. Позднейшие толкования просто исказили его». — Снова взглянув на монитор, она добавила: — Кстати, копия этой картины Рафаэля висела в кабинете мадам Маренн в Версале, поэтому я тоже сделала её для себя настольной. И теперь всякий раз, когда мне приходится сталкиваться с непосильными на первый взгляд трудностями или чьей-то несправедливостью, когда начинает казаться, что Бог снова забыл о людях, я смотрю на эту картину и сразу понимаю, что если даже Бог забыл о нас, то виноваты в этом мы сами. И что надо бороться и идти вперед, и тогда свет спасения обязательно прольется. Конечно же, человек смертен. Но час его ухода из жизни определен свыше, и наш долг, долг врачей, — не позволить смерти вырвать его из жизни раньше, чем этот час настанет. Для того мы и несем свою вахту на земле. Самые обычные люди, которым приходится порой заменять собой Бога.
— Я тоже обязательно сделаю эту картину настольной, — пообещала Джин. — Буду смотреть на нее всегда, когда мне будет трудно, и вспоминать ваши с бабушкой слова. Вспоминать вас обеих…
* * *
Дверь открылась, щелкнув, но Джин даже не обернулась: не могла оторвать взгляд от монитора. Через мгновение на стол перед ней легла красная роза с длинным темно-зеленым стеблем, и отблески ренессансных красок Рафаэля, излучаемых экраном лэптопа двадцать первого века, отразились на её нежных лепестках. По сильным смуглым пальцам с темными ногтями и запаху лосьона, в котором аромат толченых лепестков кофе был смешан с ароматом любимых персами яблок, Джин узнала Шахриара.
— Спасибо. — Его пальцы продолжали сжимать розу, и она накрыла их ладонью. — Я не слышала, как ты вошел.
— Это Христос? — спросил он, не высвобождая руки.
— Да, картина Рафаэля Санти. Мне она очень нравится.
— Я видел репродукции его картин. Как и второго, которого ты тоже любишь, — Боттичелли.
— Эта картина из собрания Ватикана.
— Я знаю, они оба итальянцы. Жаль, что ислам не поощряет живопись и нам неведом лик Пророка. Мы можем только представлять себе, как выглядел Магомет и его сподвижники. — Лахути убрал наконец руку с розы, с нежностью коснулся волос Джин, накрутил один локон на палец. — Я отвык от женщин с распущенными волосами и в европейской одежде. Тебе всё это очень идет.
