— А где мои дочери? — осведомляется он.
Ну разумеется, они на дамской половине.
— Пускай придут сюда! — приказывает герцог. — Я не собираюсь произносить мою речь дважды.
Зятья совсем извелись от нетерпения и в ярости едва не намочили штаны, но делать нечего, приходится терпеть. Герцог велит принести другие лакомства: блинчики с молодой кабанятиной, суфле с печенью трески, поросячьи ножки в сухарях. Он требует, чтобы гости не увлекались укропной настойкой, а наливали себе ипокраса[52] и хмельного меда. Он учтиво расспрашивает зятьев — каждого по очереди, — как они доехали, и те отвечают ему со скрежетом зубовным. Но, поскольку их ответы не интересуют герцога, он поворачивается к аббату Биротону и напоминает ему, что сам заплатит за его аметистовый перстень, хотя Онезифор получил вполне достаточно на свои епископские расходы. Наконец он осведомляется о местонахождении Сарселлополиса. Издевательский интерес герцога ясно показывает зятьям, что он напрочь забыл о них, и это не предвещает ничего хорошего. Монсеньор Биротон понятия не имеет, где находится его епископство, да и иметь не желает, поскольку не намерен туда ехать; итак, монсеньор Биротон начинает ответ с благочестивого вранья, сообщая герцогу, что Сарселлополис находится далеко — на Ближнем Востоке.
— Стало быть, он в руках у турок?
— Вы сказали, мессир.
Герцог мечтательно задумывается.
— А что, если организовать крестовый блиц-походишко и отбить у них твое епископство?
Зятья в ужасе: им уже представляется, как папина казна ухнула в Дарданеллы.
Но благоразумный Онезифор увещевает герцога:
— Весьма благое намерение, мессир, весьма благое, но Богу угодно, чтобы мое епископство было in partibus, да будет же на то воля Его.
— Ты и вправду не хочешь? Гляди, другого такого случая не представится.
— Нижайше вас благодарю, мессир, нижайше благодарю.
Зятья даже вспотели от переживаний. Теперь они переводят дух. Сир де Сри решается сострить:
— Вы настоящий донкихот, — говорит он герцогу с тонкой улыбкой.
— Чего-чего? Какой еще ход?
— Я говорю: Дон Кихот. О, это бестселлер 1614 года. Я прочел его в переводе Сезара Удена.
Герцог глядит на сира де Сри с состраданием.
— Вот умтвенность-то до чего доводит, — бормочет он.
Но тот не слышит, ибо все заглушает женское кудахтанье. Впрочем, войдя в залу, женщины умолкают и почтительно склоняются перед папой. Когда присутствующие рассаживаются, герцог д’Ож перечисляет все наместничества, бенефиции и привилегии, которых по договору в Сент-Мену он добился для своих зятьев, а, следовательно, и для дочерей.
