— А мне и не надо… — Безумно радуясь перемене в ее настроении, стремительно перебрался к ней по дивану и обнял ее, стиснул, звонко чмокнул в щеку. — Травинка ты моя! Зеленая моя! Художника обидеть может всякий, да? А вот помочь материально некому. О! Ты есть, наверно, хочешь?
— Мгм! — с надеждой весело мотнула головой.
— И я хочу, да нечего, — сказал он, подличая в шутку. — Вэри вэл?
— А кофе?! — напомнила она.
— Кофе? Ща! — Щелкнул пальцами, окликая воображаемого официанта: — Гарсон! Кафе, силь ву пле! Два двойных!
— С лимоном, — подыграла она.
— Да-да, с лимоном и ликером! — крикнул он туда же. — И дюжину пирожных ассорти!
— О-о, благодарю, — сказала она, поднимаясь. — А теперь, если можно, я умоюсь.
— О, разумеется!.. — Он поспешно вскочил и, держа ее под локоток, почтительно пришаркивая шлепанцем, проковылял с ней до прихожей, отпуская и напутствуя: — Прямо по корлидорлу, вторлая дверль напрлаво. В крлайнем случае спрлосите, вам покажут.
— Спасибо, спасибо, вы очень любезны.
Она оглянулась, удивленно смеясь над его кривляньями, но в глубине ее глаз — Боже мой! — в глубине этих милых черных смородинок он ясно увидел печаль.
Обидел все же, скотина, да как обидел — забыть не может!..
А кроме того, ей, наверно, не очень были по сердцу его актерские выбрыки.
Не буду больше! — поклялся он мысленно.
И, с трудом переключаясь на внезапное одиночество, растерянно улыбнулся: приятно было ощутить вдруг никчемность свою без нее, ущербность какую-то, словно что-то из него ушло вместе с ней, чего-то в нем как будто недоставало.
Потребовалось серьезное волевое усилие, чтобы в ожидании ее возвращения на чем-нибудь сосредоточиться.
Вот — для начала поднял с пола машинку, водрузил обратно на рояль.
Затем подобрал кое-что из того, что разбросал.
Но тут другая мысль осчастливила его, и он потрогал подбородок: побриться!
За сутки он не так уж сильно ощетинился, но ежели он какой-никакой мужчина, то ведь это же наипервейшее мужское дело, тот самый труд, который действительно облагородит его, пока хотя бы, внешне, лиха беда начало.
Он прошел в свою комнату (постель была убрана филигранно!), вынул из футляра электробритву, воткнул в розетку, включил и, глядя на себя в маленькое футлярное зеркальце, начал привычно массировать плавающими ножами подбородок и щеки.
Как всегда, монотонное, убаюкивающее жужжание электромоторчика постепенно растворило в себе все его мысли, и он почти забылся, внимательно высматривая пропущенные островки небритости.
