И вдруг — неподражаемый тембр:
— Ты бросаешь училище?..
Он испуганно, с дежурной удивленной улыбкой, обернулся.
Травка стояла в дверях смежной «комнаты смеха», как шубу запахнув до подбородка его новый, сто лет провисевший в шкафу, махрово-полосатый родительский подарок (пригодился все же!), слишком, конечно, великий для нее, длинный до пят, еще даже с фирменной биркой, оставленной зачем-то.
— О-о! — воскликнул он, спеша отвлечь ее от ненужных проблем. — «Чуть свет — уж на ногах! И я у ваших ног!» — Лихо подскочил к ней, брякнулся с размаху на колено, ушибся на копейку, скорчился на рубль. — Ой, как больно-то, господи-и!..
Она засмеялась, но не забыла о своем:
— Ну так как же? Чего натворил?
— А чего? — не понял он будто бы, но вдруг нашелся и даже сам удивился, как ловок: — Сачкую-то? Так это по закону. Три дня положено на свадьбу — вынь да положь. Мы же христиане — уж больше тыщи лет!..
Поверила. Улыбаясь, протянула ему свои тонкие, изумительно тонкие в просторных закатанных рукавах халата руки, и он бережно принял их в свои ладони, словно букет цветов, понюхал и потерся носом, потом подсмотрел сквозь прохладные пальчики умильное выражение в ее глазах, поднялся с колена и потянул к себе всю ее.
— Какой ты те-оплый! — Как тучка золотая, зябко прильнула к обнаженной груди утеса-великана, слегка щекоча моргающей ресничкой и пряча, как белка пушистая, свои кулачонки у себя под подбородком. — Можно я в тебя влезу?
— Влезай!..
Он обхватил ее обеими руками, прикрыл сверху головой и даже грудь свою вогнул, чтобы можно было, ну если не влезать в него, то хотя бы укутаться хорошенько.
Она, зарываясь в него поглубже, судорожно вздрогнула.
— Замерзла?! — удивился он.
— Мгм!.. — кивнула, дрожа.
— Ну я тебя согре-ею!.. — И крепко сжал ее в объятиях.
И вдруг они одновременно спросонья потянулись и вздохнули, скрыто зевая, и на зевке, заметив совпадение, расхохотались.
Он обнял крепче — она ойкнула, и еще больше расхохотались, и повисли друг на дружке, топчась, переминаясь на четырех ногах, как боксеры в третьем раунде, совершенно без сил.
Наконец угомонились и затихли, отдыхая в тепле друг у друга.
Но тут она вдруг обвилась руками вокруг него, ища себе пристанище поудобней, мягко прильнула вся-вся, каждой клеточкой, и он, конечно, поплыл, — она, впрочем, тоже, чего уж.
И, хотя откровенно ему в тот момент не так уж и нужно было продолжение, он все-таки, очевидно, по какому-то стереотипу, решил, что не помешает лишний раз подтвердить в себе настоящего мужчину, и подхватил ее на руки — опять стереотип, ну что ты будешь делать, эх, молокосос!
