Не деньги – слезы.
Зимой темноты просить – раз плюнуть. Был день и сплыл. В сумерках, чтобы огонь не жечь, но и на свету лишний раз не мелькать, запряг Сидор кобылу Хрумку в дровни. Обождал чуток – пускай мраку нагонит! – и тронул с богом.
Луна на небо выкатила – загляденье. Желтая, круглая, что твой блин на Масленицу! Вокруг личика – нимб морозный. Звезды девками на выданье перемигиваются. Сидору аж на сердце полегчало: не может в такую ночь дурного приключиться! Поначалу все и шло, как по маслу. Место с первого раза отыскал, вязанки загрузил и в обратный путь тронулся. Хрумка, даром что кляча, труси́ла ходко для своих преклонных лет – видать, тоже в конюшню торопилась. Сидор ежели и кричал: «Но, мертвая!» – так во-первых, не кричал, а бурчал, а во-вторых, не для скорости, а для форсу, что ли. Всей дороги с полверсты осталось, тут и кончилась Сидорова удача.
В чистом поле, аккурат над Успенским погостом, сгустился туман. Это зимой-то – туман! Без погоста ясно: дело дрянь. И точно: из тумана к дороге вышли жихори. Сидор, сбиваясь на мат, забормотал молитву – первую, что на ум пришла. Губы дрожали, святые слова выходили с дурацким чмоканьем. Сила морская! Будто не молишься, а вареники ешь! Сидор хлестнул Хрумку, надеясь проскочить, но кобыла, дери ее под хвост, встала как вкопанная. Жихори подходили ближе, нацеливались душу вынимать. Соскочу с дровней, решил Сидор. Пущусь наутек: пропадай лошадь, дрова, дровни – самому бы ноги унести! Ноги, колоды эдакие, ни уноситься, ни уносить Сидора не пожелали – отнялись напрочь. Со стороны леса долетела диковатая песня – вой волчьей стаи. Икнув от страха, Сидор сбился, молитва выпрыгнула из головы и умчалась к боженьке: жаловаться на дурака.
Он сидел и отпевал себя заживо.
В свете луны жихори отбрасывали тени: длинные, угольные. Громко скрипел снег под ногами. Сердце Сидора отчаянно колотилось в грудь изнутри: выпусти! сбегу! И вдруг угомонилось, затрепыхалось мелким бесом. В нем, в сердце человеческом, затеплилась надежда. Нечисть вроде как тени не отбрасывает, верно? И ходит тише мыши, и в снег не проваливается. И не чертыхается при этом по-нашему и не по-нашему! Нешто люди? Точно, люди! Слава тебе, Господи! А что одеты в размахайки да штаны кургузые – так, небось, артисты! Фигляры городские. Артисты, кто ж еще? Ехали в усадьбу, комедь ломать, с дороги сбились, сани у них сломались…
Что еще за пакость могла приключиться с артистами, Сидор не придумал. Он старался, потел под кожухом – и не мог оторвать взгляд от двоих, которые впереди. Один во всем черном, и борода черная, и шляпа, и перо на шляпе, и глазищи – караул! Сатана, ей-богу, сатана! А другой – во всем белом. В исподнем, что ли? Ангел небесный? Нет, ангелы в исподнем не шляются. Сидор пригляделся: сила морская!
