— Ну что, готовы? — спросил режиссер. Он скинул вельветовый пиджак. Лицо у него было красное, усы подергивались. — Последняя попытка, а затем переходим к следующему участнику. Зрители, верните стулья на место и соберитесь. Мне нужны приятные, довольные лица. Искусство скрашивает нам жизнь, и так далее. Группа, приготовиться! — он пошел к мониторам в конце комнаты, оттягивая на ходу высокий воротник своего свитера. — Тишина в студии!
Микрофон повис у Димы над головой, как бомба на веревочке. Осветительные лампы словно вспыхнули еще ярче. Вдруг он ощутил за собой чье-то массивное присутствие. Аромат сандала. Фаина Григорьевна! Он обернулся к ней лицом. Ее зеленые глаза были непроницаемы, как окна давно опустевшего дома.
Она наклонилась к его уху. В тот миг, когда она сказала «играй», Дима почувствовал резкую боль в передней части левого бедра. Он глянул туда и увидел в брюках маленькую прореху. Ткань вокруг намокала от чего-то липкого. Кровь! Он опять поднял глаза на Фаину Григорьевну, но ее уже не было.
— Тишина в студии! — снова крикнул режиссер. Он ничего не заметил. Никто не заметил, что Диму ранили. — Камера! Мотор! Начали!
Дима заиграл марш. Его сердце стучало, отдаваясь в раненой ноге.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Солдаты шли и шли. Он чувствовал, как боль пробирается глубже в ногу и растекается по всему бедру, а потом по голени и дальше вниз, до самых пальцев.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Он отрывал пальцы от клавиш и снова бросал их обратно. Скорее, скорее, ведь он истекает кровью! Надо успеть доиграть раньше, чем она начнет капать на разрисованный четырехлистниками пол.
— Ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ба-ба-ба…
Его руки маршировали по черно-белой пустыне, усталые и измученные, все в крови. Только бы доползти до спасения, клавиша за клавишей!
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. — Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-тари-ТАТА.
Аплодисменты…
Всё.
— Стоп! — закричал режиссер из своего угла. — Да здравствуют пресвятые угодники, Ленин и Чебурашка!
На часах было 12:14.
Дима встал и пошел на свое место в первом ряду. Аплодисменты стихли. Как он сыграл? Ему было страшно взглянуть на мать и Фаину Григорьевну. Он легонько потянул за штанину — больно! Ткань прилипла к ране. Он забыл поклониться.
