— Ого! — удивляется Эс-Джи. — «Не делай зла», да?
Вернувшись, вертолетик прицеливается Эс-Джи в висок зеленым лазером.
— Эй! Пошел в жопу! — говорит Эс-Джи.
— Не бойся, — говорю я. — Он просто измеряет твой пульс и температуру.
— Зачем?
— Наверно, хочет вычислить твои эмоции, — объясняю я. — Видимо, осталась какая-то вшитая подпрограмма.
— Ты уверен, что эта штука тебе подчиняется?
Я закатываю глаза, и вертолетик делает обратное сальто.
— У меня одна эмоция, — заявляет Эс-Джи. — Пора возвращаться к работе.
— Я вернусь, — говорю я. — Мне только надо кое-что сделать.
Эс-Джи смотрит на меня.
— Не хочешь говорить о своей жене — пожалуйста, имеешь право. Но не надо думать, что ты совсем один. Мы все за тебя переживаем.
Дома Шарлотта висит в лямке подъемника Хойера. Она подкатила его к окну, чтобы посмотреть наружу. На ней старые спортивные брюки — раньше они были в обтяжку, а теперь болтаются, — и пахнет от нее кедровым маслом, которым пользуется массажист. Я подхожу и растворяю окно.
— Прямо мысли читаешь, — говорит она и вдыхает свежий воздух.
Я надеваю на нее очки. С минуту она приноравливается, потом все же поднимает вертолетик с моих ладоней. Она заставляет его по очереди парить, кружить, вращать камерой, и на ее лице расплывается широкая улыбка. А потом вертолетик выпархивает в окно. Я смотрю, как он пересекает лужайку, разворачивается над компостной кучей и направляется к общественному саду. Он летит над огородом, и хотя я не вижу того, что видит в очках Шарлотта, я и отсюда могу разглядеть, как он инспектирует цветущие кабачки и толстые попки помидоров-сливок. Он поднимается вдоль увитых бобами подпорок и проверяет пуповины арбузов. Затем Шарлотта переправляет его на свой участок и невольно ахает.
— Мои розы! — говорит она. — Еще цветут. Кто-то за ними ухаживает.
Она заставляет вертолетик осмотреть каждый бутон и каждый цветок. Под ее управлением он аккуратно лавирует среди ярких венчиков, легонько трется о лепестки, потом пускается обратно. Миг, и он уже парит перед нами. Шарлотта чуть наклоняется вперед и делает глубокий вдох.
— Ни за что бы не подумала, что смогу когда-нибудь снова понюхать мои розы, — говорит она. Ее лицо розовеет от надежды и изумления, и вдруг по нему бегут слезы.
Я снимаю с нее очки, и вертолетик остается висеть в воздухе.
Она смотрит на меня.
— Я хочу ребенка, — говорит она.
— Ребенка?
— Девять месяцев прошло. Я могла бы уже родить. Делала бы что-нибудь полезное все это время.
