— А как же твоя болезнь? — говорю я. — Мы ведь не знаем, что у нас впереди.
Она закрывает глаза, словно удерживает что-то, словно лелеет какую-то драгоценную правду.
— Ребенок — значит, у меня будет что предъявить за все это. Будет какой-то смысл. Как минимум, после меня что-то останется.
— Не говори так, — отвечаю я. — Мы с тобой договаривались, что ты не будешь так говорить.
Но она не слушает меня, не открывает глаз. Она говорит только:
— Начнем сегодня же, ладно?
Позже я выношу айпроектор под навес в саду. Здесь, в золотистых предвечерних лучах, президент снова вырастает и оживает передо мной. Он поправляет воротничок, манжеты, проводит по лацкану большим пальцем, точно существует только в краткие секунды перед тем, как его изображение начнут транслировать в прямом эфире.
— Простите за беспокойство, господин президент, — говорю я.
— Ерунда, — отвечает он. — Я на службе у своего народа.
— Вы меня помните? — спрашиваю я. — Помните проблемы, которые мы с вами обсуждали?
— Суть всех человеческих проблем неизменна. Меняется лишь облик, в котором они предстают перед каждым из нас.
— Сегодня меня волнует проблема личного характера.
— Тогда на мои губы ляжет печать молчания.
— Я уже очень давно не занимался любовью со своей женой.
Он поднимает руку, прерывая меня, и улыбается мудрой, отеческой улыбкой.
— Дела сердечные, — говорит он мне, — всегда чреваты сомнениями.
— Я хотел спросить о детях.
— Дети — наше будущее, — говорит он.
— Стали бы вы сами приводить в мир своих, если бы знали, что растить их, возможно, придется только одному из вас?
— В наши дни, — говорит он, — на плечи одиноких родителей ложится слишком тяжкое бремя. Вот почему я выдвигаю на обсуждение законы, призванные облегчить существование этих усердных тружеников.
— А как насчет ваших собственных детей? Вы по ним скучаете?
— Мое сердце тянется к ним постоянно. Быть в разлуке с детьми — самая большая из жертв, которых требует государственное служение.
Из-за пыли в сарае его призрак поблескивает и вихрится. Возникает впечатление, что он может выключиться, покинуть меня в любой момент. Я чувствую, что мне нельзя понапрасну терять время.
— Когда все здесь кончается, — говорю я, — куда мы уходим?
— Я не священник, — говорит президент, — но я думаю, что мы идем туда, куда нас призывают.
— А куда призвали вас? Где вы сейчас находитесь?
— Не все ли мы порой мечтаем оказаться там, где бьют ключи истинной мудрости?
— Вы не знаете, где вы, так ведь? — спрашиваю я президента.
