Берэн откинулся на спинку стула, заложив большие пальцы рук в карманы жилета. Он не смотрел на Вислу, а, чуть скосив глаза, следил за Педерсоном, шедшим по лужайке.
— «Будь верен самому себе, — произнес он после паузы, глядя на Педерсона, — и тогда ты не сможешь фальшивить с другими — это так же верно, как то, что день сменяет ночь».
Висла громко хохотнул.
— Ладно, ладно, — сказал он. — Уж будто это всегда так? А что если нет? Так вот. Другой Мэй, Эндрю, тот, что в конгрессе, хотел провести закон, по которому все мы должны были поступить в распоряжение армии. Его побуждения тоже весьма любопытны — подозрительность, почти полное непонимание, а также равнодушие. Если сам не можешь позаботиться о последствиях, значит, надо сбагрить заботу кому-то другому. Если сам ничего в деле не понимаешь, а главное, не желаешь понимать, то становится страшно. Подозрительность рождает страх. Делать побольше бомб, поручить это армии, и потом — бац! Ну? Разве этого Мэя не следовало бы посадить за решетку вместе с его однофамильцем? А может, он и не того еще заслуживает.
— Этот Мэй называется Представителем, — сказал Берэн, разглядывая Вислу и забавляясь про себя. — Он представляет.
По лужайке медленно шел Педерсон, Берэн опять повернулся и стал следить за ним глазами.
— Был законопроект о передаче всех работ по атомной энергии в ведение армии, — говорил Вейгерт. — Висла и другие явились в Вашингтон, стали обрабатывать конгрессменов и произносить речи. И надо отдать им должное, провалили законопроект. Нужно же было кому-то открыть глаза людям на происходящее. Но все равно, ученый прежде всего должен заниматься наукой. А Висла и до войны был таким же. Половину своего времени он тратил на всякие разговоры — добивался, чтоб правительство поняло, насколько важно расщепление атома. Если б не Висла и некоторые другие, главным образом европейцы, никакой атомной станции у нас не было бы. И вот сначала он всех нас передает в руки армии, а потом заставляет армию убрать руки прочь. Я не возражаю, но все это — победы кулуарной политики. Его всегда к этому тянуло. И других европейцев тоже. И все-таки они — крупнейшие ученые. Очень странная штука. По-моему, такое разбрасывание вредит работе.
— Я согласна с тобой, Сидней, — торжественно произнесла девушка.
— Представитель должен представлять, — говорил Висла, — но может и предавать. И то и другое вполне возможно.
— Пожалуй, — согласился Берэн. Он все еще глядел на Педерсона, который остановился на лужайке футах в ста от террасы. — Но знаете что, — расскажите мне о Луисе Саксле, — продолжал Берэн. Он вынул из кармана две долларовые бумажки и положил их на стол. — Давайте пройдем вместе до больницы, — ведь вы туда направляетесь? — и вы немножко расскажете мне о Саксле, хорошо? Я слышал о нем, но мы никогда не встречались.
