, и унты лапчатые
[4], и старинная бабушкина курмушка
[5], и бурки, обитые желтой кожей. Все это перезимует в сундуке — все, кроме Вениной мерлушковой шапки-ушанки. Но ушанка сейчас не интересует Веню. Он торопливо ворочает, перекладывает вещи, добираясь до дна сундука, и чуть не стучит зубами от страха. Наконец рядом со старым широким солдатским ремнем он нащупывает что-то твердое и узкое.
Вот он, кинжал, в черном деревянном футляре, перехваченном медными кольцами. Положив футляр на пол, Веня наскоро прибирает в сундуке, со стуком опускает крышку.
Звякнул болт, с шумом растворились ставни углового окна, словно водопадной струей хлынул свет в комнату… Ох, что же делать?
Солдатушки, бравы ребятушки… —
доносится из сеней.
Не помня себя, Веня набрасывает замок — он закрывается без ключа — и, застелив крышку лоскутным ковриком, вешает одним движением ключ на гвоздик. И стоит посреди комнаты в майке и трусиках, прижимая черный футляр к груди, не зная, куда его спрятать. Деревяшка долбит на кухне, словно петух клювом. Веня подбегает к кровати, плашмя кидается на постель, едва успев сунуть кинжал под матрац. Одеяло остается на полу.
Уткнув нос в подушку, Веня одним глазом смотрит в сторону сундука. Все в порядке, только ключик, броском повешенный на шляпку гвоздика, покачивается, явно желая выдать Веню. Лишь бы дядя Яша не посмотрел в ту сторону, лишь бы не посмотрел! Веня зажмуривает глаза и начинает громко посапывать… Скрипнула дверь. Долб! Долб! Дядя Яша поднимает одеяло, включает радио. В коробке что-то шуршит, булькает, перекатывается…
Хриплый гудок открывает приисковое утро. Ох, как долго гудит! Наверно, Мария Максимовна нарочно попросила, чтобы подольше гудел.
— Вениамин! Осьмой час. Слышишь меня? Чужого не выспишь, а свое проспишь.
Веня шумно поворачивается на бок, будто просыпаясь. «Как же теперь из-под матраца его доставать?» — мучительно думает он.
— Ты понимаешь мой разговор, Вениамин? Вставай!
Веня вскакивает. И гудок, словно удовлетворенный Вениной покорностью, внезапно затихает. И сразу же из коробки: «Говорит Москва». Дядя Яша слушает, а Веня торопливо застилает постель. Это нелегкое дело: спит он теперь на постели родителей, постель огромная, а Веня маленький.
— Давай уж помогу, — говорит дядя Яша. — Что-то ты сегодня, Вениамин, кислый. После воскресника никак не отоспишься? Уж поистине: соня походя спит.
Он делает шаг к постели.
— Дядя Яша, дядя Яша, — испуганно кричит Веня, — не надо, я сам!
