— Кости кажутся целыми. Суставы сгибаются и разгибаются, а вот… н-н-да! Подушечка распухла — недолго думая, парень полоснул по ней монеткой, и оттуда сразу потекла белесая жидкость.
— Гной! У меня такое было как-то. Бу-э-э-э, какая гадость, — Вячик отвернулся и икнул. А «доктор» снова склонился над лапой, что-то там разглядел и уцепился за это «что-то» ногтями. Потянул и извлёк длинную и тонкую, измазанную до полного неприличия занозу.
— На шип похоже, — кивнул Саня, тоже отвернулся и как-то ненормально рыгнул.
— Бросьте его, — Веник встал на ноги и отдвинулся в сторону. — Пусть сам вылизывает свою лапу, а то нам ни промыть нечем, ни завязать. Говорят, у них, у псовых, слюна целебная. И пусть валит, куда хочет, да побыстрее.
Качнув шакала, парни отшвырнули его в траву. Тот как-то по-кошачьи извернулся в воздухе, но встать на ноги у него не вышло — рухнул на бок. Вскочил и на трёх лапах умчался в кусты. А ребята вернулись к работе — оказывается потроха тоже нужно отделять от чего-то там, к чему они крепятся — своего рода, хирургия.
— Мне бы руки помыть, — спохватился Веник. — Полейте кто-нибудь.
— Не из чего. Девчата сосуд унесли. Надо идти к заводи, к поваленному дереву.
— Ага. Подайте копьё, чтобы подмышкой зажать. И готовьте вертел, и углей нажгите.
— Блин! Дрова-то кончаются, — озадачился Саня. — Опять нужно тащиться на тропу. И курицу эту кто-то должен сторожить, а то шакал утащит. Давай, Слава, карауль.
* * *
Когда, отмыв руки, глава клана вернулся «в расположение», Вячик завершал монтаж рогулек, между которыми пылали практически все оставшиеся дрова. Со стороны сосны с охапками древесных обломков в руках шли Саня и Ленка, а за ними Любаша несла копья и берестяной сосуд. Жизнь снова налаживалась. Потом началось заклеивание подорожником царапин и ссадин на Ленкиных ногах и слежение за тем, как подрумянивается устроенная над углями птица — парни то и дело подхватывали вертел на руки, спасая еду от обгорания, а Любаша брызгала на вспыхивающие от жира угли водой.
На источаемые от костра запахи на трёх лапах приковылял шакал. Поозирался затравленно, несколько раз трусливо отступил в ответ на резкое движение, но потом добрался до так и оставшихся чуть в сторонке внутренностей и набросился на них, словно ест первый и единственный раз в своей жизни. Слопал он всё без остатка в считанные секунды, а потом упал набок и счастливо высунул язык.
«Можете убивать, — говорил весь его вид, — я сделал самое главное в своей жизни и теперь абсолютно счастлив»
