Но это все разрозненные бунты, и они кончаются поркой, расстрелом. Увы, крестьянин верит в царя, хотя и ненавидит помещика, чиновника. Но это какая-то местническая ненависть — до соседней межи, соседнего уезда. Она мешает мужику объединить свои усилия, направить их к одной цели. Да, нужно спешить, спешить с созданием революционного центра, штаба восстания.
Наверное, что-то сделано за время его отсутствия?
«Дело начинай!» — как писал Чернышевский в своем обращении к барским крестьянам.
Михайлов долго бродит по кабинету, останавливается, что-то слушает, потом опять шагает.
«Дело начинай», «дело начинай»…
«С каждым из нас… связаны десятки людей, за которыми стоят сотни…»
«Тайные кружки революционеров-единомышленников почти при всех высших учебных заведениях Петербурга, Москвы, Казани, Харькова, Варшавы». Кружки в провинции, лондонские издания в руках сельских учителей. В Москве налаживается литографирование листовок, вот-вот начнет работать первая русская вольная типография.
Революционная демократия размежевывается с инакомыслящими, либералами, завершает выработку единых взглядов на формы и цели движения, на будущее устройство России…
Скоро надобно и начинать.
Чернышевский так и пишет: «Мы уже увидим, когда пора будет, и объявление сделаем…»
Что-то нет вестей из Москвы от Костомарова и Плещеева. Как там подвигается печатанье прокламации «Барским крестьянам»? Хорошо бы, к сентябрю все было кончено и сразу две листовки — молодежи и крестьянам.
Но гложут и черные мысли. Каждый день, всякую минуту жандармы могут напасть на след складывающейся организации. Один неосторожный шаг, проникший провокатор — и все погибло.
Михайлов тушит свечи и осторожно подходит к окну.
Июльская ночь темна. Причудливые тени тянутся по брусчатой панели и напоминают уродливые химеры с фронтона Зимнего дворца. В лунном свете газовые рожки меркнут и кажутся холодными, лишенными пламени.
Михайлов вглядывается в тени. Где-то в подъездах, подпирая заборы, прячась за стволы деревьев, незримо торчат «котелки».
Он видел их не раз. Они сопровождали его друзей в прогулках по Петербургу, крались вслед, сторожили подъезды редакций. Он видел их двойников у крыльца дома Чернышевского. Они прислушивались к словам в ресторанах, клубах, частных домах.
Они всюду!
Михайлов с досадой на себя задергивает шторы.
Ужели сдают нервы?
Нет, просто невыносимо ожидание.
Нужно действовать. «Дело начинать!»
С этой мыслью он засыпает.
А через несколько дней, обеспокоенный, он пишет в Москву Всеволоду Костомарову:
