Наш Артем - Вадим Александрович Прокофьев, Борис Львович Могилевский

Июль, как всегда, самый жаркий месяц в столице. Для коренных москвичей, разумеется. А вот друзья Артема из далекой Австралии с удивлением поглядывают на белую рубашку апаш, в которой явился на Курский вокзал Федор Андреевич, то бишь Том Сергеев. К тому, что русские товарищи зовут его Артемом, они еще не привыкли, впрочем, как не могут привыкнуть и к московской прохладе. «Большой Том» тоже долго после возвращения из Австралии мерз в теплые, по мнению русских, денечки.

Курский вокзал никогда, ни до революции, ни после не пустовал. Артему вдруг вспомнилось, как в самом начале этого года, будучи секретарем Московского комитета партии, он решил проверить — как действуют московские вокзалы. Разруха на железных дорогах угрожала полным параличом всего хозяйства молодой Советской Республики.

У него прямо слезы навернулись, когда увидел товарный двор Александровского вокзала, поросший травой, да так буйно, что и выпавший снег не мог ее прикрыть. В депо, как в морге, — холодно, безмолвно, стужей веяло от паровозных скелетов — с них сняли все, что еще могло пригодиться для локомотивов, кое-как ковыляющих по дорогам. На Александровском вокзале и пассажиров-то не было видно. На чем и куда ехать? Запад разорен войной. На западе нет хлеба. Иное дело Курский.

Сегодня, 24 июля 1921 года, тут, на Курском, деловитая толчея, и не разберешь, кто собирается уезжать, а кто приехал. Встречающие, провожающие, просто какие-то подозрительные личности, беспризорники в экзотических лохмотьях — они обязательная принадлежность вокзалов. Но более всего мешочников. Новая экономическая политика еще не успела принести своих благотворных плодов, и в центре по-прежнему голодно. Вот и устремились на юг ходоки за хлебом. Им уже мерещится, что продналог оставил на Дону, Кубани россыпи крупчатки, пшена, на худой конец овсянки. И нет для них никаких резонов, они не верят словам. На юг! На юг! А сколько их не вернется обратно. Кто-то осядет на благодатном черноземе, кого-то унесет тиф, все еще свирепствующий в стране, а большинство возвратятся измученные, голодные и с пустыми мешками.

Обшарпанные, невесть когда крашенные вагоны, ветераны железных дорог, несут на себе и в себе ношу сверх всякой нормы, и кажется, что они и охают и скрипят не от старости, а просто от того, что взвалили на себя непомерный груз, и жалуются на тяжесть, но везут.

Не один Артем наблюдал за жизнью Курского вокзала. Рядом с ним стоял горняк из Донбасса. Плотно сжатые губы, злой прищур глаз. Артем запомнил этого пожилого шахтера по боям, когда он, Федор Сергеев, вместе с Ворошиловым выводили из-под Луганска в Царицын десятки тысяч красноармейцев, шахтеров, их жен, детей, тысячи таких же вот обшарпанных, скрипучих вагонов с оборудованием и ветхим скарбом, сотню простуженных, хрипящих паровозов. Три месяца пробивались они через белоказачий Дон, сквозь армии Мамонтова. Этот пожилой шахтер шел впереди с отрядом саперов. Сколько их погибло тогда на минах, заложенных под полотно дороги. Сколько сотен верст железных рельсов они перетаскали на своих плечах. Враги увозили рельсы. Их приходилось добывать с боями.