— И что вы мне посоветуете? — вздохнул он устало.
— Обычно я таких советов не даю, — сказала Софья Михайловна, — но для вас сделаю исключение. Расстаньтесь с ней. Она не пропадет, найдет себе другого. Ей нужен мужчина, более подходящий по стилю жизни. Она же типичная «дама с Рублевки». И не вздумайте устраивать ее судьбу. — Софья Михайловна подалась вперед через стол и заглянула в глаза Никите. — Стоит ей заметить, что вы принимаете в ней участие, что пытаетесь ей помочь, она сразу обернет это против вас. Мой вам совет: бегите.
Никита поблагодарил, но последовал совету далеко не сразу. Он долго не решался на окончательный разрыв. Ему казалось, что это нечестно, неблагородно — бросать в беде явно больную женщину, представляющую, как писали в судебно-медицинской хронике, опасность для себя и для окружающих. Оленька сама толкнула его к решительному поступку, хотя преследовала совсем иную цель.
Он выделял ей энную сумму ежемесячно на ее личные нужды и больше не давал, сколько бы она ни просила. До такой аферы Оленька никогда не додумалась бы сама, у нее бы мозгов не хватило. Видимо, кто-то ее надоумил. Однажды она вернулась домой вся в синяках, с подбитым глазом и в слезах. Рассказала страшную историю о том, как проиграла в казино деньги в долг, и пришлось ей дать расписку. Теперь ее поставили «на счетчик».
— Мне так страшно! — плакала Оленька и жалась к нему, как котенок.
— Покажи расписку, — потребовал Никита.
— Вот. Вот, вот, — заторопилась Оленька, лихорадочно роясь в сумочке, и трясущимися руками протянула ему какую-то бумагу. Это была ксерокопия. — Оригинал у них, — пояснила Оленька.
В бумаге говорилось, что Ольга Разумовская-Скалон проиграла триста тысяч долларов и обязуется вернуть долг, ручаясь всем своим имуществом.
— Врешь, — хмуро бросил Никита. — В казино и ставок-то таких нет.
— Что ты! — всплеснула руками Оленька. — Многие проигрывают гораздо больше.
— Ты — не многие. Кто тебе поверит на триста тысяч?
— Мне поверили в долг, как постоянной клиентке. Ты что, хочешь меня бросить? Они же убьют меня! — заголосила она.
— Замолчи, — приказал Никита. — Я заплачу. Давай реквизиты.
— Ка-какие реквизиты? — спросила Оленька, заикаясь от неожиданности.
— Банковские, какие же еще? Ты думала, я выдам триста тысяч тебе на руки?
Ему бы в этот момент насторожиться, почуять недоброе: в ее глазах, в заплаканных голубых глазах прелестной фарфоровой пастушки промелькнуло злобное нетерпение. Но он не заметил. Ему не хотелось на нее смотреть. С подбитым глазом она напоминала не пастушку дрезденского фарфора, а блатную маруху.
