Потом, когда, строго говоря, было уже поздно, Никита не раз спрашивал себя, нет ли в случившемся доли его вины, и охотно признавал, что есть. Он не обратил внимания на тревожные звоночки, а они были. Они были слышны с самого начала, а он ни о чем не догадался, не насторожился. Как водолаз, всплывший слишком быстро, он заболел кессонной болезнью до помрачения рассудка.
Оленька Разумовская была внучкой двух академиков и дочерью членкора. Ее мать была профессором, доктором химических наук. Природа наградила Оленьку высоким ростом, прекрасной фигурой и личиком дрезденской фарфоровой пастушки с большими голубыми глазами и очаровательным, чуть вздернутым носиком. А потом Природа сказала: «Все, девочка, дальше ты сама» — и сочла свою миссию выполненной.
Папе с мамой и дедушкам с бабушками было не до нее: все были заняты наукой. Оленька наукой не интересовалась, еле окончила школу, тяготилась семейным домом, а больше всего — царившей в нем бедностью.
У нее сохранились смутные детские воспоминания о том, как раньше, когда давали пайки и билеты на елку, все было хорошо. Ее возили в большой черной машине, и ей не нравилось, когда машина останавливалась на светофоре, она кричала тому, кто сидел за рулем: «Ехать! Ехать!» У нее сохранилась фотография, где она — хорошенькая, нарядная, в бархатном платьице и беленьких кружевных колготочках — зажигает лампочки на елке, а вокруг стоят взрослые и смотрят на нее с умилением. Она чувствовала себя самой важной, потому что ни у кого не было такого красивого платьица и таких хорошеньких колготочек. И когда ехала в большой черной машине, тоже чувствовала себя самой важной.
А потом — она не задумывалась и не понимала почему — вдруг наступила страшная нищета. Пошли скучные разговоры: академии урезали какие-то фонды, опять задержали зарплату, да и сама зарплата, раньше такая большая, что все завидовали, стала вдруг до невозможности маленькой, хотя исчислялась тысячами. Оленька не понимала, как это может так быть, а спросить было не у кого. Родители и теперь, при нищенской зарплате, продолжали ишачить, как полные идиоты. Их, видите ли, интересовала наука.
Когда-то самым близким ей человеком была домработница Паня — Прасковья Богдановна, растившая еще ее отца. Но Паня состарилась, теперь за ней самой нужен был уход, и Оленьку она стала раздражать.
— Прогоните ее! — говорила Оленька родителям и даже топала ножкой. — Она же ничего не делает.
Родители стыдили ее, объясняли, что Паня здесь живет, это ее дом и идти ей некуда.
