– Поняла, поняла, – застегивая чемодан, скороговоркой отвечала Лена, – вот теперь меня не будет, так поищешь другое оправдание своему беспутству.
И ушла.
Васенька снова лег на диван, закутался в одеяло и словно ожидая чего-то еще более страшного, через маленькую щелочку смотрел на отца. А тот, теперь уже совершенно спокойно сидел за столом и в глубоком раздумье соскабливал ногтем этикетку с почти уже допитой водочной бутылки.
На улице стало темнеть, в доме напротив одно за другим зажигались окна. Василий-старший невольно взглянул на них.
«Как ласточкины гнезда на песчаном обрыве, – подумалось ему, – сколько же тепла и уюта в этих гнездышках. И мое, должно быть, таким кажется издалека. А ведь, бардак у тебя, Вася, в гнезде-то… Бардак – бардакевич! Беспросветный и многолетний! И с чего ж это в моей жизни так прочно прижилось несчастье? И неужели в тех окнах напротив, все по-другому. Неужели там, в других семьях течет жизнь ладная и светлая. Или же люди просто скрывают свое несчастье, свои семейные неурядицы?»
В эту минуту ему сделалось так плохо на душе, как не было никогда. Казалось, сама воля к жизни предавала его в эту минуту. Все виделось пустым и бессмысленным.
– Да разве стоит жить такую жизнь?! – бормотал он себе под нос, – к чему она? Сгинуть бы, исчезнуть, зарыться. Забыть самого себя…
Он резко отворил створку окна, наклонился, вдохнул полной грудью последнего августовского воздуха и хотел уже было… Как вдруг почувствовал у себя на спине чьи-то ладони… Он повернул голову и увидел Васеньку. Тот хотя и не плакал, но глаза его были влажными.
– Что ты, Вася? Шел бы спать, – сказал он каким-то другим, глухим, словно не своим голосом.
– Не хочу, – уверенно ответил Вася, – хочу тоже смотреть в окно.
И они стали смотреть. Вскоре сделалось совсем темно. Редкие, спешащие по домам прохожие проходили по двору, в котором почти никого уже не было. Лишь на небольшой детской площадке, построенной совсем недавно, то и дело вспыхивал крошечный огонек.. Василий-старший долго вглядывался в него, словно пытался разгадать тайну этого одинокого огонька, но алкоголь мешал ему и скоро, не найдя разгадки, он решил пойти спать.
– Это же мама! – звонким колокольчиком раздался голос сына, – серая куртка! Мама это! Она не ушла!
– Да, наверное, мама, – угрюмо, одолеваемый недобрыми мыслями, казалось в забытьи подтвердил Василий-старший и даже не взглянув в окно, отправился в коридор обуваться, – подожди, я скоро вернусь.
