Анисимов захотел пить и открыл глаза. За окном рябил ранний рассвет, похожий на экран телевизора, когда все программы уже подошли к концу. Где бы он мог быть? Глаза узнали очертания родной кухни, оказывается, он спал сидя на кухонной табуретке, положив голову на стол. Валера на ощупь отыскал стакан и подошел к своему немецкому крану. Крана на месте не было. Анисимов устремился к испанскому выключателю, чтобы при электрическом свете разобраться в тяжести нанесенных его кухне потерь. Свет зажегся, но Валерца шарахнуло током так, что он мгновенно протрезвел. Кухня опять напоминала помойку времен военного коммунизма: холодильника не было, крана не было, вместо плафона свисала маленькая, золотушная лампочка, а от выключателя остался один рычажок. На столе ножом было нацарапано «Афган — кызел», а в радиусе трех метров не осталось ни одной целой плитки, как будто в его кухню угодил Тунгусский метеорит. Анисимов побоялся идти в комнату, чтобы не нарваться на жену и дочку, и на цыпочках отправился в коридор, посмотреть, какое сегодня число. Фу, слава богу, только двадцатое, а он-то думал… Тут взгляд Валеры упал на месяц еженедельника, и его сердце со свистом ухнуло в малый таз — на календаре значился сентябрь. Его запой длился больше трех месяцев. Анисимов скомкал рубаху на груди и закусил ее со всей силой, на которую был только способен, иначе он закричал бы так, что его аорта с шипением лопнула от ужаса предстоящей расплаты и бремени невыносимого стыда. Но больше всего ему было жаль кухни.
Мишка Пантелеймонов сидел перед наркологом, сухоньким старичком в старомодных очках, и ломался, как пряник.
— Вы знаете, доктор, я пока не созрел, — вилял несознательный Мишаня, готовясь парировать любой врачебный довод.
— Нет так нет, — не стал спорить доктор, — не смею вас больше задерживать.
Пантелеймонову стало немного обидно за такую легкую победу, он полночи проворочался, подыскивая убедительные аргументы.
— Ну, посудите сами, — начал выкаблучивать Мишка, — я могу пить, могу не пить.
— Могу копать, могу не копать, — эхом откликнулся старичок.
— Пока сам человек не захочет, — продолжил кочевряжиться Пантелеймонов, — его никто не вылечит. Разве не так?
— Если сидеть и ждать, пока вы сами захотите, — возразил доктор, — вы всех домочадцев под корень вырежете.
— Я целых три года не употреблял, — Мишаня легонько ударил себя кулаком в грудь, — имею право разговеться. Разве не так?
