Множество жизней Тома Уэйтса | страница 2



Выступая на сей раз не в привычной роли критика, оценивать книгу не стану. Скажу лишь, что когда-то давным-давно на заре журналистской работы на поприще музыки мне придумалась и по сей день кажущаяся почти несбыточной формула — писать о музыке так, чтобы написанное бурлило, кипело и било по мозгам не меньше, чем та музыка, о которой пишешь. Именно таким ощущением с первых же страниц охвачена эта книга.

Патрику Хамфризу явно не хотелось заканчивать свой текст — ведь жизнь его героя продолжается, катится все дальше и дальше, как тот самый любимый Уэйтсом поезд, «подбирая на своем пути пассажиров».

Книга эта специальная, и число пассажиров уэйтсовского поезда она, скорее всего, не увеличит — вряд ли ее станет читать человек, уже и без того не увлеченный харизмой Тома Уэйтса. Но, каким бы фаном вы ни были, вы наверняка узнаете, а главное — прочувствуете и откроете для себя нового Тома Уэйтса. И заодно нового рок-журналиста, автора этой книги.


Александр Кан

Лондон, май 2009

Введение

«Опустошенный и израненный…»[1]. Сгорбленная изможденная фигура бредет, волоча ноги, наперекор ветру. На углу останавливается, прижимаясь к своему единственному другу — фонарному столбу. Черное небо прорезано неоновыми огнями. Где-то наверху бесстыдно смотрит и ждет луна…

Сцена меняется, хотя и напоминает предыдущую. Симфония города: грохот метро, лязг трамваев, вой сирен — бесконечная звуковая петля. Фон: автомобили, разваливающийся дом, стук шагов в метро; действующие лица: нищий, проститутка и пьяница. Помочь может только стойка бара, одиночество и алкогольный угар.

А, к черту все: первый стакан приглушит память, второй задавит ностальгию, а третий и вовсе заставит всё забыть. Память, мать ее… Пара виски, и все поблекло, как фотография жениха на зеркале у стриптизерши. Зажал спичку под ногтем большого пальца и зажег сигарету. Все воспоминания, незваные ржавые обрывки, вместе с горьким дымом летят к луне. Поднять воротник — и опять к яркому манящему свету…

«Когда все плохо…» Если смотреть изнутри, город кажется адом. Мерзость запустения, уездный город N. Из люков метро валит пар; за углом, под фонарем, дождевые псы[2] воют на луну. Пожарные краны изрыгают бесполезную воду на тротуар, он сверкает и блестит как отполированный линолеум. Витрины магазинов под неоновым огнем съеживаются, будто стареющая проститутка под ярким светом. В соседней норе трескучее охрипшее радио играет песни, которые никто уже давно не поет. Вчерашние мотивы захлебываются и гаснут — волна ушла.