Мы подъехали на лодке к самому городу; нижняя его часть была затоплена; по улицам разъезжали по всем направлениям челноки, на которых и производилось сообщение.
Тридцатого мая, в четыре часа, мы остановились около большой базарной площади. Мы потребовали кибитку, сложили в нее вещи и направились к губернатору. Подъехав к дверям его дома, Щекотихин пошел вперед и оставил меня на улице. Я ждал четверть часа; это было чрезвычайно томительное ожидание. Люди губернатора смотрели на меня и перешептывались; все это меня беспокоило; наконец Щекотихин явился и сделал мне знак. Мы пошли к беседке, в которой губернатор отдыхал после обеда. Дорогою я спросил Щекотихина. — «Ну что же? остаюсь я здесь или нет?» Этот человек имел бесстыдство ответить сухо: — «Право, не знаю». Беседка была закрытая; я вошел один и представился губернатору насколько мог бодро. Губернатор г. Кушелев (Kuschelef), которого очень хвалили мне в Перми за его человеколюбие, был лет сорока, имел очень умное и благородное лицо. Первый его вопрос был:
— Говорите ли вы сударь по-французски?
Вопрос этот привел меня в восторг; наконец-то я мог объясниться.
— Да, — ответил я поспешно.
Он предложил мне сесть.
— Ваша фамилия мне известна: это фамилия одного писателя.
— Увы, милостивый государь, я сам этот писатель.
— Как! — воскликнул он, — это невозможно! По какому случаю вы здесь?
— Ваше превосходительство, я полагал, что вы сообщите мне причину этого.
— Я, я? Но я решительно ничего не знаю. Все, что сообщено мне о вас в указе, заключается в том, что вы президент Коцебу из Ревеля и поручаетесь моему надзору. Вот и все.
Он показал мне указ, который состоял строк из пяти — шести, не более.
— Я еду не из Ревеля, а с прусской границы.
— Быть может, вы не имели разрешения на въезд в империю?
— Я имел паспорт совершенно законный, за подписью императора, посланный мне по его приказанию; но на этот паспорт не обратили внимания; меня исторгли из среды моего семейства, чтобы везти в Петербург. Дорогой, ничего мне не объяснив, свернули и привезли меня сюда.
Губернатор хотел что-то сказать, но воздержался.
— Неужели вы ничего не знаете? Не подозреваете ли вы, в чем вас могут обвинять?
— Я решительно ничего не подозреваю, клянусь вам. Ваше превосходительство можете легко поверить, что в продолжение длинного путешествия я ломал себе голову, чтобы приискать какую-либо причину моего ареста; но я ничего не мог найти.
Губернатор, помолчав немного, сказал:
