Цейтнот | страница 14



Так продолжалось, может быть, с неделю. В один из дней, во время первого урока, кудрявый мальчик вдруг придвинулся к Фуаду и шепнул ему на ухо:

— Сегодня ты не поедешь на машине.

Заявление было столь неожиданным, что смысл его вначале не дошел до Фуада, ему показалось, он что-то не так понял, не расслышал хорошо. Обернулся к соседу:

— Что?

Фуад помнит отчетливо, как сейчас: мальчик улыбался. Он улыбался ласково, добродушно. И так улыбаясь, он тихонько повторил, не оборачиваясь, не глядя на Фуада:

— Сегодня я не возьму тебя в машину.

Самым страшным, как считал впоследствии Фуад, было то, что он не дал повода для столь внезапного сурового отношения к себе. Ни малейшего. Ни словом, ни поступком — нигде, ни в чем, ни даже вот столечко! — он не обидел, не задел товарища. Накануне они дружески расстались. В тот день утром так же дружески поздоровались. И вдруг неожиданное наказание! За что? Причина? Может, мальчику дома велели так сказать? Впрочем, в ту минуту, тогда, на уроке, мысль о родителях мальчика как источнике-первопричине вынесенного приговора не пришла ему в голову. О возможном вмешательстве их Фуад подумал гораздо позже, спустя много лет, — да, порой он вспоминал этот эпизод, врезавшийся в его сознание. Однако, подумав об этом, он отверг такую вероятность. Проанализировав факты, Фуад понял наконец, в чем суть дела, и был уверен, что понял все правильно и точно. Причина этого неожиданного заявления заключалась в прихоти избалованного человека, чувствующего свою силу, получающего удовольствие, унижая ближнего, давая этому ближнему щелчок по носу. Жестокость к слабому — вот где был исток. Разумеется, кудрявый мальчик не действовал по заранее намеченному плану, не ставил перед собой конкретной задачи — во что бы то ни стало оскорбить Фуада. Он это сделал, как теперь часто говорят, спонтанно, то есть самопроизвольно, в приступе внезапного каприза. И неизвестно, сохранилось ли в нем с годами, гораздо позже, уже в зрелом возрасте, это отрицательное свойство, или же оно умерло, изжило себя на уровне детской жестокости?

Как бы там ни было, тогда, на уроке, это категорическое заявление-приговор — «Сегодня я не возьму тебя в машину» — было сделано Фуаду предельно хладнокровно. Но самое ужасное оказалось впереди.

Фуад, вместо того чтобы встретить «приговор» так же хладнокровно, не придать ему значения, проявить предельное, пусть даже наигранное, равнодушие, — словом, выдержать, как говорится, марку, — стал на неверный путь: он начал просить и унижаться. Это не была явная мольба, но по сути выглядело именно так.