– Оливер…
Когда их скорость увеличилась, а дыхание участилось, она выгнулась назад в его руках. За стеклом террариума стрекозы с гулом вились вокруг ее отражения, как светящиеся феи… или как искры, разлетающиеся от сумасшедшего трения их тел. Руки Оливера сжимали ее напряженные груди, и каждое дрожащее движение напоминало ей, что он был почти на пике. Его возбуждение еще больше разжигало ее.
Она делала это с ним.
Она.
Пока Одри смотрела на грациозные волнообразные движения их силуэтов, сдерживаемое тепло превратилось в восхитительную боль, когда они слились в единое целое и кресло сотрясалось при толчках их исступленных тел.
Глубже…
Глубже…
Она откинула голову и вскрикнула – невнятный эротичный звук удовольствия, – когда все ее мышцы сгруппировались, напряглись и приготовились в глубине души.
– Сейчас, милая. – Гримаса напряжения отразилась на его лице, когда он, приподняв бедра, с силой и до упора вошел в нее. – Сделай это для меня сейчас.
Она взглянула вниз, ему в глаза – этот непристойный взгляд – и позволила своей душе вырваться наружу.
А потом ей показалось, что весь мир взорвался…
Как будто на их отель обрушилось какое-то стихийное бедствие вроде оползня, и она с дикой скоростью неслась вниз к земле на волне изумительных всепоглощающих ощущений. Несущих наказание и защиту. Слабость и силу. Заставляющих биться в конвульсиях и вызывающих судороги. Абсолютно ошеломляющих.
Она открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть их отражение в террариуме, такое же сверкающее и древнее, как существа, летающие в нем, и чтобы заметить, как изогнулось под ней большое тело Оливера, как он достиг оргазма сразу после нее.
Одри упала ему на грудь без сил, и смена позиции в том месте, где соединялись их тела – где он все еще был таким чувствительным, – заставила все его тело содрогнуться, и с его губ сорвалось ругательство, громкое и грубое.
И почти непорочное.
– Сквернослов, – выдохнула Одри в его влажное от испарины ухо, когда наконец смогла контролировать свое дыхание.
Сам он дышал с трудом и несколько раз сглотнул, прежде чем наконец произнес:
– С тобой я теряю чувство собственного достоинства.
Что-то глубоко в груди у Одри сжалось так же сильно, как только что мышцы между ног.
«…С тобой».
Она сосредоточилась на декадентской неге, поднимающейся по ее венам, и изматывающей нежности плоти, которую она наконец использовала так, как было задумано природой.
– Господи.
Такое простое слово, но в нем было что-то особенное, что-то очень мощное в том факте, что она почти никогда не произносила его. Но именно сейчас оно было уместно. То, что только что произошло между ними, было таким трепетным и внушающим благоговение.
